Охота на волков
Шрифт:
– А что за товарищи-то? – нахмурился Егоров, снимая с головы кепку, мокрую по краям от пота.
– Такие, Василий Михайлович, товарищи, что подумалось мне – не дошло б дельце это до обкома! – вознёс председатель вверх указательный палец и со значением посмотрел на Егорова.
– Только я и нужен… Анкету мою, видимо, не читывали! – усмехнулся Егоров.
– Причём здесь анкета твоя? Ух и выдумал – анкета! Они ж тебя не на обком выдвигают, а проводником! – председатель подошёл почти вплотную к Егорову и взглянул вдруг на него снизу вверх мягким и просящим взглядом, который не предвещал ни чего хорошего. – Уважь, прошу тебя! Чего тебе стоит! Не артачься! Дел то на пяток дней всего! Отгул, само собой! А за план не беспокойся. Доложили мне, что ты мясом и так перекрыл месяц! Да и кого взамен предложить? – Саами у нас есть из тех, кто те места как «Отче наш» знают, –
– Да не хотят саамов! В каждом нацмене шпиона видят! – председатель вновь отошел к окну, чуть помялся и ещё добавил, звучно и возмущённо: – Хотя и мне странно, от чего? Скандинавов всех выселили. Где ж взяться-то диверсантам? Плохо они позицию товарища Сталина уяснили по данному вопросу! Ох и плохо! А что товарищ Сталин сказал? Сказал, что страна у нас многонациональная и нации все ровны в ней! Но им ведь простительно, у них своя работа, свои нюансы…Война идёт! Перестраховываются!
Для Егорова и прошлым вечером в этом не было тайны и в тот момент стало яснее ясного, что от него не отцепятся. И возможно дело было даже не в том, что он знаток здешних мест, незаменимый специалист. Возможно, здесь поднимался неприступной стеной вопрос иного рода – вопрос принципиальности. Мол, отказался, упёрся, – всё равно додавим! Даже война с её бесконечными бомбардировками, артобстрелами, танковыми прорывами и кровавыми рукопашными схватками, сгоревшими селами, гибнущим от голода и болезней мирным населением не в силах была вытравить из человека, хоть самую малость причастного к власти, это неумолимое, ядовитое стремление удовлетворять своё честолюбие судьбами и даже жизнями простых людей.
– Так что, значит, согласен? А, Василий Михайлович? – продолжал наседать председатель, вновь усевшись за свой рабочий стол и поправляя края пиджака на объемном животе.
– Я то и не против был, жена вот… пужается больно! – развёл руками Егоров, растерянно смотря на председателя.
– Жена, оно понятно! Не без того! – махнул рукой председатель и, усмехнувшись, добавил: – Моя тоже по всякой мелочи паникует! Бабы – есть бабы! Чего с них взять?
Председатель нервно поёжился, видимо, в поисках нужных слов и продолжил, глядя на Егорова открытым, добрым, а от того настораживающим, взглядом:
– Ну, ты уж объясни ей по мягче, любя, что так, мол и так! Дело-то какое! Очень важное! На тебя только и надежда! Пусть гордится, а не пугается! Ну и в школу, само собой, дадим сигнал! Пущай детишки знают, что папка у твоей старшенькой на особое задание отправлен, большой важности!
– Не надо в школу, – махнул рукой Егоров.
Всю обратную дорогу Егоров молчал. Лодка, заметно полегчавшая после разгрузки, легко и быстро скользила по гладкой, почти зеркальной поверхности реки, в которой от берега до берега вытянулось синее, пышущее светом, небо. Временами, лодку сопровождали чайки, наполняя берега тревожными криками, да многочисленные утиные стаи, тревожась, взмывали из-под берегов и неслись по своей птичьей глупости наперерез лодке. Смирнов, невзирая на жуткое похмелье, пытался что-то рассказывать, шутить, но Егоров и не слушал. Его мысли были далеко, они перемежались от дома к дальним местам предстоящего похода и устремлялись вспять. Егоров пытался взять себя в руки, перебороть обидное осознание того, что его судьбой, его жизнью вновь распорядились по своему усмотрению совершенно чужие ему люди, а он сам был бессилен противостоять им. Его жгло изнутри опустошающее ощущение собственной слабости перед колхозной верхушкой, перед органами госбезопасности. А ведь они были такие же люди, как и он. И даже физически, а, возможно, и умственно более слабые и примитивные. Разница между ними и Егоровым была в том, что он избрал себе спокойную, тихую жизнь. Он не желал власти, он желал жить для себя и своих родных, жить мирным, созидательным трудом, в пределах своего дома и не лезть в дела других. Они же пошли иным путём. И теперь, обретя эту власть, врезались в его спокойную и размеренную жизнь, коверкая и переделывая в ней всё на свой лад, как было удобно и выгодно им. Но больше всего страдало не задетое самолюбие Егорова. Он переживал за свою семью – они тоже были пострадавшими в этой ситуации и, возможно даже, больше, чем сам Егоров. Тревожило его и то, как отнесётся к этому его жена, его Настя. Женщине часто невдомёк те вещи, которые мужчине кажутся простыми и понятными. И объяснить их зачастую просто невозможно. Что мог ответить Егоров на вопрос супруги «Почему ты согласился»? Проявил слабодушие и трусость? Не смог устоять перед длинными, звучными речами председателя? Испугался синей фуражки капитана госбезопасности? Егоров остался в эвакуированном селе в надежде на то, что вокруг станет меньше начальства, меньше суматохи и этим же уговорил остаться с ним и Настю. Он убедил и себя и её, что, не смотря на географическую близость врага, после эвакуации в поселке станет куда безопаснее, чем под носом у колхозных чиновников, они смогут в полной мере наслаждаться своей скромной семейной жизнью, заниматься хозяйством, растить дочерей. На деле же вышло не так. Егоров стал бывать дома реже, чем до эвакуации. То он отрабатывал план, то плавал в колхоз на бесконечные собрания и совещания. А в этой, конкретной ситуации, то, что Егоров остался в прифронтовой полосе, лишь всё усугубило. Живи он с семьёй в Восмусе, ни кто и не вспомнил бы о нём. Нашли бы другого проводника.
6
На обед Юрьин отправился к комбату. Тот должен был разобраться с его бумагами, внимательно всё проверить и оформить их. Обедать они уселись в штабной избе, чтоб можно было всё спокойно обсудить, без лишних ушей.
Небольшая кастрюлька с рыбным супом, чугунок печеной картошки, буханка ржаного хлеба и кувшин молока, стоявшие на большом, капитальном круглом столе, приятно радовали голодный глаз капитана госбезопасности. Деревенская душа капитана, конечно же, мечтала об ухе. Но в кастрюле был именно рыбный суп – похлёбка из консервированной сельди. В стороне от пищи лежали стопкой несколько бумаг, которые принёс с собой Юрьин – это были накладные на боеприпасы и продовольствие.
– Интендант полковой, язва, зажимался поначалу! – откусывая кусок хлеба, смеялся Шабанов. – Да комполка таких ему ввалил, вмиг раздобрился!
– Не любитесь вы с ним? – улыбнулся Юрьин, отхлебнув прохладного и пересоленного рыбного супа большой деревянной ложкой.
– Да какой там? Мне вообще кажется, что всю эту службу выдумали, что б нам – боевым жизнь портить! – пережевывая хлеб, продолжал смеяться комбат. – Но как его комполка оприходовал, будь здоров!
Юрьин дохлебал суп, отодвинул тарелку в сторону и взял рукой печеную картофелину, с досадой отметив, про себя, что та сильно остыла.
– Ну, Егоров даёт! – покачал головой Шабанов, отпив молока из белой эмалированной кружки. – И чего стоит ему? Тоже мне – фигура!
Юрьин уже собрал про Егорова сполна информации и был сам не в восторге от кандидатуры кулацкого внука и жандармского сына.
– Да… – задумчиво покивал Юрьин, очищая картофель от подугленной кожуры, и добавил назидательно: – А ты нахваливал его! Не надёжный он. От такого, понимаешь, что угодно ждать можно. Да выбирать особо не из чего, да и некогда!
Шабанов виновато покосился на Юрьина, поставив кружку на стол. Ему вновь вспомнился вчерашний телефонный разговор с командиром полка, в котором тот прямо сказал, чтоб капитану госбезопасности оказали всяческое содействие и помощь. И комбат хорошо понимал, что если комполка узнает, что он хоть в чём-то не угодил важному гостю, то достанется ему с лихвой.
Раздался стук, отодвинулась занавеска, ведущая в следующую комнату, и на пороге возник дежурный по штабу.
– Товарищ капитан, к вам лейтенант… – сержант с красной повязкой дежурного по батальону на руке замялся, потирая лоб. – Фамилии его не выучил ещё… Новенький который!
– Зови! – не глядя на дежурного кивнул Шабанов.
Юрьин почти целиком проглотил золотистый клубень и взялся за второй. На пороге возник высокий, стройный и совсем молодой младший лейтенант, лицо которого капитан очень хорошо помнил.
– Товарищ капитан! – громко чеканил тот, молодцевато приложив ладонь к срезу новенькой фуражки. – Разрешите войти! Младший лейтенант Ларионов!
Шабанов, занятый поеданием картошки, пригласил его взмахом руки.
– Разрешите доложить? – продолжал чеканить Ларионов и, не дожидаясь ответа, тем же казённым тоном рапортовал: – Первый взвод третьей роты задачу по заготовке дров выполнил!
– Молодец! – давясь картошкой, кивнул Шабанов. – Ступай, обед скоро!
– Не узнал, лейтенант? – улыбнулся Юрьин, вытирая рукой уголки рта.
– Так точно! Узнал! – бодро ответил Ларионов и тоже едва заметно улыбнулся.
– Да присядь, Савелий! – позвал его Юрьин.
– Не могу я, товарищ капитан госбезопасности! Меня бойцы ждут. На обед их вести надо.
Юрьин выглянул в окно. Взвод бойцов, как и положено, ровными шеренгами выстроился перед штабной избой.
– Знакомы, чтоль? – удивился Шабанов, сдавленно отрыгнув в кулак.
– Так точно, товарищ капитан!
– Вместе на барже сюда добирались вчера, – пояснил Юрьин, взявшись толстыми пальцами за ручку кувшина, наполненного молоком.