Охота Полуночника
Шрифт:
Итак, мы отправились прочь из Ривер-Бенда, оставив на плантации Кроу, Лили и бабушку Блу. Кроу пожал мне руку и сказал:
— Будьте осторожны, мистер Джон.
— И ты тоже, — ответил я.
Он закрыл за нами ворота, а затем направился в Большой Дом, обнимая Лили за плечи.
Пройдя три мили, я совсем обессилел. Помню, как Морри пыталась тащить меня вперед, но я не мог сделать ни шагу.
Морри что-то говорила, но я не понимал ни слова. Я понял, что она просит развязать ее.
Мне хотелось очень многое рассказать ей об отце, ведь иначе, после моей смерти, у нее осталось бы слишком много вопросов. Но у меня не было сил. И тогда я сказал о золотых монетах, зашитых у меня в одежде. Пусть она подкупит того, кто поможет ей сбежать…
И еще я попросил, чтобы она извинилась за меня перед мамой и дочерьми. А теперь пусть оставит меня здесь, на дороге, потому что дальше идти я не могу… И пусть возьмет себе отцовское перо…
Она умоляла меня идти дальше, но я сказал, что неважно. Печали я не чувствовал. Конечно, мне еще многое хотелось бы успеть, но и умереть сейчас будет тоже неплохо… Лежать вот так на спине и смотреть на созвездие Стрельца. Я лишь желал, чтобы она, наконец, обрела свободу.
А потом мне представилось, будто я сижу с Бенджамином и каким-то другим мужчиной с длинной бородой. Незнакомец читал мне «Зохар», еврейскую мистическую книгу. Там говорилось: «Есть яркие цвета, скрытые и сияющие…»
Я спросил, как его зовут. Он ответил: «Берекия Зарко…» Он прошел сквозь века, чтобы отыскать меня. Все будет хорошо. Он отведет меня в Землю Обетованную.
А затем он взял меня за руку и принялся нашептывать молитвы, те самые, которые я слышал в Порту от Бенджамина.
Глава 25
Спустя полтора часа он стал заговариваться. Он говорил по-португальски, поэтому я не поняла ни слова. Затем мне показалось, что он говорит со своим отцом, потому что несколько раз повторил; «Папа… Папа…» И он все время подносил белое перо к своим глазам, словно только это могло привести его в чувство.
Потом, когда он оступился, я заметила, что он весь в поту. Даже при свете луны было заметно, как быстро у него уходят силы. Я спросила, не хочет ли он передохнуть. Я могу принести ему воды. Он не услышал. Он смотрел куда-то вдаль и явно не видел ничего вокруг себя.
Затем, еще милю спустя, он упал на землю, задыхаясь, словно в легких у него была дыра. Он сказал, что не может идти дальше, что он тяжелее, чем весь мир. Я сказала, что он должен идти дальше, и тогда будет жить. Я и сама в это не верила, но иногда людям необходимы слова ободрения. Он заявил, что не боится смерти. Он лишь хотел смотреть в небо и видеть там ночных охотников. Этого будет довольно. Лишь бы я добралась на Север.
Перед тем, как потерять сознание, он еще успел поблагодарить меня. Лишь много позже я поняла, что он мыслит в точности, как мой отец и благодарит не меня одну. Нет, он благодарит весь мир за все, что успел пережить.
Кое-кто из рабов был бы рад бросить его здесь, но я сказала, что не сделаю больше ни шагу.
— Может, он и белый, — заявила я им. — Но у него есть память. А это слишком большая ценность, и я не хочу ее потерять.
Я всех развязала, поскольку теперь это не имело смысла. Фредерик, Тейлор, Паркер и Лоуренс подняли Джона и, сменяясь по двое, понесли его дальше. Не знаю, как им это удалось, но славные парни протащили его еще семь или восемь миль, пол-дороги.
Удача нам улыбнулась, и мы не встретили на пути ни патрулей, ни досужих прохожих. Плантаторы или храпели на своих пуховых перинах, или уехали в город. А капитан Отт сдержал слово: на пристани обнаружились три лодки, спрятанные в камышах, которые только нас и дожидались. Мими бросилась вперед и чуть не упала в воду. Должно быть, она хотела убедиться в том, что они — настоящие. Нам всем этого хотелось.
Джона мы уложили в самую большую лодку. Пульс у него был слабый, как шепоток. Жаль, что не было папы: он смог бы ему помочь. Или, по крайней мере, подержал бы за руку умирающего.
Мы гребли изо всех сил. Дважды то одна лодка, то другая застревали в грязи. Затем лодка, где сидели Багбенд, Люси и Хоппер-Энн за что-то зацепилась, и в ней открылась течь. Они раскричались от ужаса, но мы подгребли ближе и успели вытащить их, прежде чем они утонули. Все были очень встревожены.
В пятидесяти ярдах от корабля нас заметил один из британских матросов. Вниз сбросили пару веревочных лестниц, чтобы мы смогли забраться на борт. Джона пришлось обвязать под мышками, чтобы затащить на палубу. Капитан Отт встретил нас наверху и пожал всем руки, словно мы явились к нему домой на рождественский ужин. Я попросила тут же позвать для Джона корабельного лекаря и протянула монетки, которые нашла в подкладке у Джона, но он похлопал меня по плечу и велел оставить деньги себе на новую жизнь.
Пока хирург оперировал Джона в маленькой каюте под палубой, мы вышли в море. От криков Джона мне сделалось дурно. Расхаживая перед дверями, пока ему зашивали рану, я чуть не лишилась чувств. Чернокожий матрос по имени Ричардсон вывел меня на палубу, чтобы я могла вздохнуть посвободнее.
Должно быть, британцы никогда не видели столько чернокожих разом. Они пялились на нас, словно видели перед собой потерпевших крушение на необитаемом острове. Возможно, они были правы.
В ту ночь я сидела у постели Джона. Я немного подремала, но сны пугали меня.
Он даже не шелохнулся, а я не осмеливалась прикоснуться к нему, но решила, что если стану с ним говорить, — это поможет ему вернуться к жизни. Поэтому я рассказывала ему все те истории, которые слышала от папы. Я надеялась, что Богомол сумеет спасти его, даже если это не удалось лекарю.
Мне казалось, что свобода наполнит меня радостью, но на самом деле все эти дни, пока мы плыли в Нью-Йорк, чувствовала лишь усталость.
К вечеру первого дня Джон пришел в себя. Я заставила его выпить воды и поесть немного хлеба, потому что так велел врач.