Охота Полуночника
Шрифт:
Она вздрогнула и уронила кисть прямо на юбку.
— Черт побери! Смотрите, что я из-за вас сделала!
Я был очарован тем, как она произнесла бранное слово.
— Я приношу глубокие извинения, юная леди, — сказал я, предлагая свой носовой платок, при этом изображая на своем лице обаятельную, как я надеялся, улыбку.
— Но я ведь испорчу его, — сказала она, видимо считая, что безрассудно с моей стороны делать такое предложение.
Мой ответ в течение многих лет вызывал безудержное веселье у Луны Оливейра и у мамы. Я протянул ей свой дар с еще большей искренностью и сказал:
— Я даже не буду возражать, если вы меня всего разрисуете оранжевой краской, лишь бы только чувствовать прикосновение вашей руки на своем теле.
Я до сих пор не могу понять, как мог сказать такую нелепость. Ее глаза гневно сверкнули. Она грубо отказалась от моего платка и вытерла руки о фартук.
Почувствовав себя униженным, я все же предпринял все возможное, чтобы свести разговор к более безопасной теме.
— Какой прекрасный закат! Такие чудесные розовые и золотые краски…
Услышав лишь молчание вместо ответа, я откашлялся и переместил тяжесть тела на другую ногу, — мне казалось, что в этом было что-то от благородных манер.
— Вы загораживаете мне свет, — сказала она, даже не удостаивая меня взглядом.
Поскольку солнце было позади нее, а мое тело отбрасывало тень в противоположном направлении, я подумал, что она шутит. Ободренный, я издал краткий смешок и отпустил еще одну глупую шутку.
Глядя на ее растения, я сказал:
— Интересно, а луковица тюльпана — съедобна. Некоторые говорят, что на вкус она напоминают батат, небольшой картофель. Как вы думаете, ею можно отравиться? Вероятно, в вареном виде их можно употреблять в пищу.
— Сударь, — заявила она, — если бы луковицы были ядовитыми, будьте уверены, я бы немедленно предложила вам одну из них.
Из-за ее резких слов на моих глазах выступили слезы.
— Ах, сударь, что я такого сказала, — воскликнула она.
Сгорая от стыда, я убежал прочь.
Я заперся в спальне и проклял всех женщин как дочерей Лилит, царицы демонов. Затем я разделся и принялся внимательно изучать себя в старом мамином псише. Я был слишком худощав и бледен. Я подумал, не отпустить ли мне усы, чтобы улучшить свой внешний вид.
Я заставил себя остаться дома на следующий вечер, но через день ко мне вернулся былой кураж и я осмелился снова подойти к ней. С заходом солнца я неожиданно для себя взял для нее красный платок из дамаста, который купил за небольшую цену на улице Руа-дас-Флорес. Когда она появилась на балконе и увидела меня, то на этот раз ее глаза наполнились слезами.
Я завязал два узелка на платке и бросил его на балкон. Она поймала его, а затем бросила мне свою черную мантилью.
Она накинула платок на плечи и распахнула в стороны, словно это были крылья. Затем она скрылась в доме.
На следующее утро я не мог работать из-за бессонной ночи. Попросив Жильберто о терпении, я снова направился к дому своей мучительницы, подождал, пока не пробило девять часов, и постучал в дверь. Всю ночь я готовил красивую речь для ее родителей с обращениями к философии и искусству, которые должны были произвести впечатление, но когда дверь открыл человек небольшого роста с седой бородой и длинными волосами до плеч, я только невнятно промычал приветствие.
— Говори громче, сынок! — сказал человек хриплым голосом.
— Здесь живет молодая леди… молодая… леди, которая каждый вечер появляется на балконе… Она еще продает цветы на улице…
— Это моя дочь, Мария Франциска.
— Да, да, это должно быть она. Но… но лучше мне начать сначала. Меня зовут Джон Стюарт. Я прошу прощения, что побеспокоил вас своим ранним визитом.
— Нет, нет, я даже очень рад, — улыбнулся он. — Всегда лучше начинать со своего имени. Но прежде чем мы продолжим, мне хотелось быть точно узнать, какого рода интерес вы испытываете к моей дочери?
— Видите ли, сударь, я… я намерен жениться на ней.
Не могу объяснить, почему я осмелился дать такой ответ, разве что я действительно имел такое намерение.
Отец Франциски засмеялся.
— Ты не первый, кто это заявляет, — сказал он. — Но, конечно, гораздо важнее, — тут он взял меня за руку и провел в дом, — стать последним.
Он сообщил, что его зовут Эгидио Кастру да Силва Мартиш. У него было только три или четыре кривых зуба, но зато большие глаза светились дружелюбием, а губы все время расплывались в улыбке. Он сказал мне, что занимается продажей цветов, а его магазин находится рядом с госпиталем святого Антония.
Над каминной полкой висел портрет матери Франциски. Я увидел, что дочь унаследовала от нее густые черные волосы и загадочный взгляд. Они обе были похожи на женщин, которые знали, как хранить тайны и как создавать их. Сеньор Эгидио сообщил мне, что жена бросила его десять лет назад, когда Франциске было семь лет. Он погрозил портрету кулаком.
— Как ты посмела изменить мне, несчастная женщина?! — прокричал он.
Когда я заметил сходство дочери с матерью, он, казалось, быть потрясен и сказал:
— Я понимаю твой выбор, сынок.
Говоря о будущем дочери, он сообщил, что уже давно принял простое решение: предоставить ей самой сказать, кто будет ее мужем.
Затем я сказал, что хочу пригласить ее погулять со мной по набережной.
— Я передам ей твое предложение после обеда, молодой человек, и если ты вернешься в восемь часов вечера, то получишь ответ.
Я поблагодарил его за помощь, а затем признался, что через четыре дня мне придется уехать на два месяца в Англию.