Охота
Шрифт:
— Ага. Мой тоже.
— Каждое утро он напоминал мне. Не делай того, не делай этого. Не смейся, не улыбайся, не чихай, не хмурься.
— Ну, благодаря этому мы с тобой сейчас здесь. Живые, я имею в виду.
— Наверное. Кстати, — я поворачиваюсь к ней, — отец иногда говорил еще кое-что очень странное. Может быть, твои родители тоже что-то такое говорили? Никогда не забывай, кто ты есть.
— Никогда не забывай, кто ты есть? Никогда ничего подобного не слышала.
— Он говорил это где-то раз в год. Мне это всегда казалось странным. — Я опускаю взгляд.
— А когда твои… ну…
— Мои родители?
Она кивает.
Я смотрю на горы.
— Мать и сестра много лет назад, я их даже толком не помню. Они просто исчезли, и все. А потом отец, лет семь назад. Его укусили.
Мы умолкаем. Приятно вот так разделять молчание. Из главного зала доносится музыка, настолько приглушенная, как будто мы сейчас за тысячу миль. Наши взгляды останавливаются на Куполе, мирно поблескивающем в темноте.
— Блаженны неведающие, — шепчет она. — Этой ночью они спят, не зная ничего о том, что их ожидает смерть. Бедняги.
— Я должен кое-что тебе сказать, — произношу я, помолчав.
— О чем?
— О геперах.
— Что такое?
Я собираюсь с мыслями.
— Когда я ходил за водой к пруду, я не просто дошел, набрал воды и повернул обратно. Я встретился с ними. Провел там какое-то время. И, знаешь, они умеют говорить. Они даже читать умеют. Они не такие дикари, как я представлял. Ничего подобного.
— Они умеют говорить? И читать? — недоверчиво переспрашивает она, разглядывая Купол. Внутри не видно никакого движения.
— Да, и обожают это. У них в хижинах целые полки с книгами. Кроме того, они и рисовать умеют.
Она качает головой.
— Не понимаю, я думала, что их тут держат как скот. Зачем им понадобилось приручать и дрессировать их?
— Понимаю, трудно это представить, но дело даже не в том, что их выдрессировали, как цирковых животных. Они не такие. Они обычные. Они думают, принимают решения, шутят. Как мы с тобой.
Она хмурится, молча обдумывая что-то.
— Я так понимаю, ты не рассказал им про Охоту.
— Нет. Они понятия об этом не имеют. Иногда в неведении действительно таится блаженство.
— А что ты им рассказал о себе?
— Что я заменил Ученого. — Я слегка запинаюсь. — Было бы немного… неудобно говорить, что я охотник на геперов. Может быть, надо было что-то сказать. Может быть, я должен был рассказать им об Охоте.
— Ты все правильно сделал. Что бы это дало? Они все равно обречены.
За следующие несколько секунд у меня в голове проносятся сотни тысяч миллионов мыслей. Наконец я говорю:
— Как думаешь, мы не должны ничего сделать?
Она поворачивается ко мне.
— Очень смешно.
— Нет, серьезно. Вместо нашего плана. Как думаешь, не должны ли мы что-то сделать?
Ее глаза слегка расширяются.
— Что ты имеешь в виду?
— Не должны ли мы…
— Что?
— Как-то им помочь.
— Не говори глупостей.
— Какие тут глупости. Они такие же, как мы. Мы — это они.
Она удивлена, это видно по ее глазам.
— Нет. Они совсем не такие же. Мне все равно, говорят они или нет, они — лишь ценный скот. — Она сильнее стискивает мою руку. — Джин, я не хочу показаться бессердечной, но мы ничего не можем для них сделать. Они умрут во время Охоты, не важно, воспользуемся мы их смертью или нет.
— Мы могли бы, не знаю, могли бы сказать им, чтобы они оставались в Куполе. Что письмо о том, что Купол сломался, — это ловушка. — Я провожу рукой по волосам. — Это действительно нелегко, Пепельный Июнь.
Она снова начинает говорить, уже мягче:
— Если завтра они умрут так, как мы задумали, их смерть по крайней мере даст нам надежду на нормальную жизнь. Но если мы будем сидеть на месте, их смерть станет не просто бессмысленной. Мы можем придать ей смысл, сделать ее началом новой жизни. Нашей жизни, Джин. Вместе. Разве так ужасно — попытаться найти в плохом хоть что-то хорошее?
Я молчу.
На глазах у нее выступают слезы, и, наверное, впервые в жизни она не пытается их сдержать. Они льются по щекам. Я тянусь к ней, желая стереть их рукавом, но она хватает мою ладонь и прижимает ее к щеке, прямо к дорожкам от слез. От прикосновения ее мягкой, влажной кожи меня словно покалывают электрические разряды. Мое сердце совершенно растоплено этими слезами.
— Пожалуйста, — шепчет она с такой мольбой, что мне становится больно.
Наши плечи соприкасаются. Мы поворачиваемся друг к другу. Мы так близко, что я вижу крошечную родинку в уголке ее глаза. Я касаюсь ее пальцем.
— Это родинка, — шепчет она, — ее не сотрешь.
— Я и не пытаюсь ее стереть, — отвечаю я. — Я и сам не знаю, что делаю. Все, что я знаю, — это то, что мое сердце вот-вот взорвется, и я не понимаю, что со мной.
Она слегка приподнимает обнаженную руку. В ее широко раскрытых глазах я вижу приглашение. Она бросает взгляд на мой локоть, потом смотрит на меня.
Очень осторожно я тянусь и опускаю ее руку.
— Пожалуйста, — тихим-тихим шепотом произношу я, — не пойми меня неправильно. Но я никогда… я никогда ничего от этого не чувствовал.
Вместо обиды на ее лице отражается облегчение. Она опускает руку.
— Я тоже. Мне всегда приходилось делать вид, что я получаю удовольствие, — она отворачивается, — с моим парнем, с тобой тогда в кладовке. Я думала, что со мной что-то не так. — Она судорожно вздыхает. — Разумеется, со мной что-то не так, — говорит она дрогнувшим голосом. — Я не нормальная. Я гепер. — Последнее слово звучит как очищающее душу признание.