Шрифт:
Лес сегодня просто под стать моему настроению. Желто-коричнево-красно-черная листва ласкает взгляд, шорох листьев при ходьбе умиляет. Листья взлетают, когда я пинаю кучу собранных в парке листьев и смотрю, как они, медленно кружась, опускаются на землю. Так и хочется упасть и смотреть на небо в этом аромате осени, так и лежать, пока это настроение не отпустит меня. Сегодня я никуда не тороплюсь, впервые за много лет я свободен как птица в полете. Вот думаю об этом, и тело само ложится на красивейший ковер из листвы, с удовольствием вдыхаю пряные запахи леса. Почему я никогда не делал этого? Почему не выходил в лес и не гулял здесь в одиночестве? Семья, работа, вечная занятость пустыми делами не давали мне отрешиться от всего как сейчас? А ведь мне уже за сорок… мои дети выросли, все в институтах, жена с новым любовником. Ей не нужен импотент, любящий выпить, а еще поныть о своей судьбе, и мало приносящий в дом денег. Зато успели квартиру взять в ипотеку, она уже лишь детям пойдет. Хорошо фортануло недавно
Тучи собираются, и ветер начинает крепчать, в лесу становится уже неуютно, но так не хочется уходить в стылую квартиру. Я им лишний, квартиру занимаю только. Именно так мне жена, бывшая жена, сказала, когда я пытался снова ее разжалобить, чтобы она вернулась ко мне. А ведь она права. Ей-то что, взяла да и ушла к любовнику пожить, потом к другому. В дом-то к себе ведут не замужем которые или старые девы. А эта на все готовое падкая. На третий день пьянки после свадьбы, доставал ее из-под своего друга. Она была вообще невменяемой. Конечно, потом такого не было, но я и не следил. Все на ее совести. Может, в чем-то ее не устраивал, но ведь зарплату исправно носил, секс был по нескольку раз в день, а еще мое хобби – мастерить мебель. Я раз десять за все время переделывал у нас мебель. Сделал огромную гардеробную для всех. Все так уютненько, по полочкам. Все шкафы выкинул. Шкафчики, полочки, статуэтки… детям нравилось до визга. Ей – нет, сказала, что неудобно… сказала, что хочет итальянскую мебель и надоело, что я во всем экономлю и делаю сам очень плохо. Видимо, так и было. Как же мне ненавистна была наша квартира, в которую она поставила мертвую пластиковую мебель! В кухне черт ногу сломит. И главное ведь, готовила бы хоть. А то отварить мороженые пельмени, ума не надо, раз в неделю. А потом опять к любовникам идет. Обрыдла ей жизнь со мной настолько, что видеть меня не хочет… Дети раз в три дня звонят мне и ей. Они не знают, что мы давно уже не живем вместе. Так, для виду приходит. Я поставил ей условие, чтобы она была дома и изображала верную любящую жену, когда дети приезжают с института, иначе не откажусь от доли в этой квартире. А так пусть они забирают. Выполняет условие… не знаю только, радует меня это или убивает сильнее. Собственная ничтожность зашкаливает в моей самооценке ниже плинтуса.
Устало встаю и грею руки своим дыханием. Как же промозгло-то стало. Опираясь о дерево, встаю во весь рост и замираю от ужаса. Я знаю, что сзади меня стоит огромный волчара, он точно там стоит, я видел его морду, и так страшно повернуться. Сердце мое не выдержит, я точно знаю, что не выдержит. Как же страшно. Почему-то уверен был, что это волк. Серая шерсть и огромная морда, это все, что я успел заметить. Делаю вид, что смотрю вперед и не вижу его. Но сердце ведь выдаст меня. Оно бьется в ушах, мешая мне прислушаться. А еще ноги почему-то не двигаются. Словно онемели. Может, от холода? Но холодный рассудок смеется надо мной, подсказывая словно моя совесть: «Ты не обоссысь от страха!» – словно в насмешку над самим мной. Почему-то захотелось самому себе ответить мысленно: «А ты не думаешь, что нас сейчас порвут здесь? Взял бы, да помог мне наладить связь с телом, пока мы еще живы с тобой?!» Рассудок лишь озабоченно начал передавать мне картинки моего разорванного тела, отчего мне стало совсем плохо, так, что я покачнулся. Не успеваю схватиться второй рукой за спасительное дерево, что рядом, и с шумом падаю на спину. А ноги и впрямь словно камни, успеваю заметить при падении. Больно лишь голове, что ударилась о другое дерево. Ну все, сейчас кинется на меня и порвет, вот сейчас вот… смотрю назад из положения лежа и не вижу никого, но я ведь упал ему под ноги тьфу… лапы. Уже смелее переворачиваюсь на живот и смотрю туда, где он мне показался. Но его нет. Хотя вот этот мох на древнем дубе и вот эта ветка… а еще вот этот мох, и если смотреть вскользь, то получится тот самый волк. Твою ж мать!!! Я живу?! Я сегодня живу?!
Облегчение наступило такое, что сразу ноги отпустило. Поднимаюсь на колени и опускаю голову к земле, шепча, словно молитву:
– Спасибо господи, спасибо!!! Я начну новую жизнь!!! Я не буду больше пить, я найду работу!!! Я начну все заново!!! – стараюсь сам поверить в это и понимаю в душе, что не хочу я эту работу!!! Не хочу заново начинать жить с кем бы то ни было. А еще я не хочу детей!!! Насмотрелся, набегался с ними по ночам. Они, как ни болеют, так я больничный беру. Надо мной все смеялись на заводе. Типа я и баба, и мужик. Бабы с гордостью так говорят, а мужики – со стыдом.
Встаю, пошатываясь, и так хочется сейчас водочки швапнуть, да под красную рыбку, если честно, можно и без.
– Ты что, опять выпил? – сказал мне мой босс, увидев меня в своем приемном кабинете.
Это место у него называлось ковром. Напротив всегда сидела одна из крашеных секретуток и смотрела на то, как босс унижает очередного своего работника. Надо мной издевались здесь всего раз. И то не сам босс, а какой-то представитель с другого завода, требуя, чтобы я подписал его бумажку о том, что я, типа, проверил экологичность их завода. Видите ли, в Москве верят лишь моей подписи. Я ведь там заканчивал институт и вышел с красным дипломом, и даже книгу написал, и во всех митингах зеленых участвовал. А еще так хотел на север тогда сгонять, чтобы и там попробовать свои силы на защите морских животных, после взрывов на Новой земле, что была площадкой для проверок всех оружий массового уничтожения. И в огромных количествах шли письма с фотографиями мертвых животных, а еще пленок нефти. Сколько народу из зеленых там расстреляли в упор, не давая им даже приблизиться к островам Баренцева моря. А потом оставшихся провожали до корабля и там, не доезжая, разворачивались на своих катерах, давая пулеметную очередь в небо. Эх… как я хотел тогда в этом во всем участвовать!!! Я не искал славы в те времена…
– Коль? – сказал мой босс Святослав Иванович и, сев напротив меня, скрестил руки на груди.
Я хрипло заметил:
– Теперь уже не важно. Но могу заметить, что я не пьян сегодня, – он поморщился
– Ты как всегда такой вежливый, любезный. Коль, ну матом надо уметь тоже крыть.
Я, подняв указательный палец, заметил:
– Именно, уметь крыть. Святослав…
Он с рыком бросил:
– Теперь я уже не босс. Так что: Свят.
Я шутливо перекрестился, и он, с удивлением поняв мою шутку, вдруг откинул голову и рассмеялся.
– Ну ты, блин!!! Типа свят, свят?! – киваю довольно. Он уже тише смеется. – А что ты так рано пришел? Я сам недавно зашел только. Морозно, да? – сказал он, видимо, чтобы заполнить паузу молчания.
Я кивнул и вытащил из нагрудного кармана своего твидового пальто сложенное пополам заявление об уходе по собственному желанию. Столько лет я работал на этот завод!!! Даже не верится…
– По привычке… Свят… по привычке.
Он, опустив взгляд, придвинул мне из стопки бумаг один листок и сказал вкрадчиво:
– Читай.
Вздыхаю и уверено отталкиваю листок от себя.
– Святослав Иванович, я знаю, что там может быть написано в нескольких вариациях. А еще несколькими тонами, есть грубый для наладчиков, для женского коллектива, также для инженеров…
Он обрывает меня показывая зло на листок.
– Читай!!! И хватит разглагольствовать!
Неуверенно улыбаюсь ему и, опустив глаза, ищу свое имя на листке. Так вот шапка. Такому-то такому-то, от такого-то… ого… а чё это от него? Он ведь вообще главный всего. Он все выкупил с несколькими заводами впридачу. Погоди-ка. А фамилия-то у него такая же, как и у Святослава Ива… твою ж налево. Поднимаю взгляд на босса и неуверенно вчитываюсь уже в слова, что написаны под строкой «Приказываю». Нет, такого не может быть!!! Не может!!! Меня переводят из обычных экологов в… мать его, директором этого завода!!! Они что, спятили?! Какой из меня директор? Я от крученого мата могу в обморок упасть, а они меня над матюгальщиками начальником ставят?! Видимо, захотели, чтобы я помер быстрее, Ларкина, видимо, работа. Босс смотрит на меня чуть удивленно и, когда я уверенно подаю ему листок со своим заявлением об уходе, переспрашивает:
– Ты что?!
Мотаю головой.
– Пошутили, и хватит, – отвечаю ему устало. – Мне еще переть через весь парк, Святослав Иванович.
Он обрывает зло:
– Свят!!! Свят, твою мать!!! Ты отказываешься от этой должности?
Киваю довольно и облегченно вздыхаю.
– Ларка на меня пожаловалась, да? – спрашиваю недовольно, вставая и запахивая пальто. Он смотрит на меня удивлено и затем спрашивает уже устало:
– Ты это к чему? При чём тут она?
Я надменно смотрю на него сверху и предполагаю не очень уверено, держась уже за ручку двери:
– Ну так хочет быстрее, чтобы я помер и квартиру отписал.
В коридоре выпрямляю спину и плечи расходятся. Теперь я не крыса конторская, как меня все обзывали. Боже сколько лет я сюда ходил, как в свой дом родной. И стены уже не кажутся такими угнетающими. Сколько же я сюда ходил-то? Так-с, по три года убираем, ну два с половиной. Это декреты мои по детям. Итого пять годиков. Им сейчас по восемнадцать и девятнадцать годиков. Итого четырнадцать. Ларка сразу и залетела от меня в первый год работы здесь. Потом еще на следующий, нет, не правильно, наверное, ведь не через три года, а на следующий год. Спотыкаюсь о ступеньку и непонимающе оборачиваюсь в темном коридоре перед выходом. Я не сам, меня толкнули. В проеме позади стоит Святослав Иванович. Лицо грозное, он ехидно замечает: