Охотники за каучуком
Шрифт:
Новоприбывшие абсолютно не говорили ни по-португальски, ни на lingoa geral, общепринятом наречии индейцев Амазонки. Но при желании всегда можно было договориться. Вот приплыла группа — человек двенадцать: мужчины, женщины, дети в эгаритеа, крытой листьями. Самый старый из них был, конечно, вождь, в руках он держал трость — знак власти. Старик вышел из эгаритеа и направился прямо к хозяину. Тот повел его на склад. Дикарь совсем не проявлял удивления перед таким обилием товаров и молча указывал на пилу, топор, зеркало, нож, бусы, гвозди, проволоку и так далее. Он выбирал наугад все, что нравилось, собирал приобретения в кучу и относил в лодку, все так же молча и величаво.
Затем вождь замечал груду каучука и отбирал из нее то количество пластин, которое, по его мнению, равнялось по цене отобранным им товарам. Шарль делал отрицательный знак головой. Вождь некоторое время размышлял: не вернуться ли к лодке и не возвратить взятый товар? Но нет, он молча увеличивал количество каучука и вопросительно глядел на Шарля, как бы спрашивая: «А теперь достаточно?»
Шарль кивал в знак согласия. Итак, сделка заключена. Индеец становился спиной к солнцу, показывал на небо и поднимал четыре пальца. Это означало: через четыре луны я принесу тебе столько каучука, сколько ты видишь в этой груде. Далее он вынимал трубку и глядел на хозяина. Тот приказывал принести индейцу прессованного табаку. Вождь заходил в одну из хижин, брал горящую головню и уносил в свою лодку, затем ставил парус и брался за руль, все это молча, без единого жеста. Остальные, казалось, ничего не видели и не слышали. И тем не менее все видели и знали, что сделка заключена.
В указанное время, день в день, та же лодка с людьми причаливала к берегу. Они переносили на склад условленное количество каучука с точностью до единого куска. Их вождь снова доставал трубку и кубок, едва ли меньше тех, из которых некогда пили герои Гомера. В чашу наливали тафии, и старик пил вволю, затем пили все соплеменники, включая женщин и детей. Когда огненная вода была выпита, один из индейцев снова шел в хижину — захватить в дорогу горящую головню. После чего индейцы уезжали, чтобы вернуться так же, как приезжали, по воле случая или по собственному желанию. И так они поступали всегда, не изменяя данному слову, не нарушая своего обещания.
Но увы! Все это относилось только к диким индейцам. Их цивилизованные собратья, племена тапуйя или кабокю, жившие в низовьях Амазонки вместе с белыми или метисами довольно распущенного нрава, уже не отличались той безупречной честностью, что присуща была диким индейцам. Поэтому неприятные случайности ежедневно вторгались в жизнь серингейро.
А ведь он еще должен был находить время на воспитание своих детей, чтобы из них не выросли белые дикари. Бывали и другие неожиданные происшествия, как мы недавно видели при набеге каторжников, и увидим вскоре опять. Все это влекло за собой массу трудов, огорчений и переживаний.
…Миновало около двух с половиной месяцев с того дня, как Шарль так успешно отстоял свое жилище от каторжников-грабителей. Он только что расстался с молчаливыми индейцами, уплывшими на лодке, как мысли его вдруг обратились к Шоколаду и двум его сотоварищам, которых Шарль не видел со времени происшествия на поляне. От своих рабочих он знал, что все трое здоровы и хорошо трудятся. И уже с удовольствием думал о времени, когда этих людей можно будет переселить на усадьбу и причислить к остальным рабочим, жившим здесь.
Поразмыслив над тем, что даже в условиях каторги эти люди сумели не поддаться тамошнему моральному разложению, а теперь усердно трудились, не покидая своего места, как им было приказано, Шарль решил их простить. Не разделяя иллюзий оптимистов, видящих в каторжниках только «заблудших братьев», не ведавших доброго примера, молодой человек тем не менее считал, что некоторые из них стали преступниками по воле случая. Отчего же работой и раскаянием не искупить им свою вину, чтобы снова достойно вернуться в общество?
Шарлю уже приходилось видеть такое возрождение. Разве бывший фальшивомонетчик Гонде, став доверенным его отца, двадцатью годами безупречной жизни не искупил преступление, приведшее его на каторгу? Вот и сейчас — можно было надеяться, что духовное возрождение каторжников совершилось и они уже не свернут с доброго пути.
Но тут Шарль не смог сдержать возгласа изумления и разочарования при виде высокого мужчины — тот шел к нему, тяжело ступая, низко опустив голову. С видом крайнего замешательства подошедший снял шляпу, несмотря на палящее солнце. Это был Шоколад.
— Наденьте шляпу, — резко сказал ему Шарль, — вы рискуете получить солнечный удар.
Затем, со строгостью, скорее напускной, чем настоящей, молодой человек спросил:
— Чего вы хотите? Зачем явились сюда без моего разрешения?
Гигант побледнел, задрожал, как нашаливший ребенок, и стал несвязно бормотать извинения. Шарль, увидев волнение бедняги, успокоил его. Конечно, только важная причина побудила того нарушить запрет.
— Ну, дружок, — сказал он более мягко, — объясните же, в чем дело.
Обычно, когда каторжнику случается говорить со свободным человеком, он говорит излишне долго, вычурно и витиевато, как будто доказывая самому себе, что он еще не разучился красиво изъясняться даже на каторге. Молодой человек, которому уже приходилось беседовать с подобными людьми, знал эту особенность и поэтому чрезвычайно оценил краткую речь Шоколада.
— Вы сказали, господин, — произнес Шоколад своим глухим, как бы сдавленным голосом, — что в случае серьезной опасности или болезни один из нас может прийти сюда — известить об этом. Вот я и пришел.
— Опасность, вы говорите? Но какая же?
— Я, право, не знаю, господин. Но вот уже неделя, как нас каждую ночь обкрадывают…
— Ну, говорите же, я вас слушаю.
— Воры объявились, видите ли! Помните, вы нас троих застали в такой плохой компании? А вдруг это они воротились?..
— Это совершенно невозможно…
— Конечно, вам видней. Да только у нас происходят странные вещи. Вы, по доброте своей, прислали нам свиней, овец и птицу. Дела на скотном дворе шли на лад, наш араб в этом понимает. И вдруг неделю назад, утром, мы видим, что изгородь разломана и одной свиньи недостает. Назавтра — другой нет, через день — третьей. А потом овцы пропали. Теперь у нас только птица осталась.