Окаянное время. Россия в XVII—XVIII веках
Шрифт:
В 1762 году Петр Третий издает свой «Манифест о вольности дворянской», в котором, кроме многих других привилегий, провозглашалось, что «никто уже из дворян российских неволею службу продолжать не будет… разве особливая надобность востребует, но то не инаково, как за подписанием нашей собственной руки именным указом повелено будет».
Одновременное с эмансипацией от государственных обязанностей последовательное юридическое расширение прав дворян в распоряжении личностью и трудом крепостных крестьян создало совершенно особый социальный тип — русского помещика. Его паразитическое существование было основано на насилии и социальной несправедливости, возведенных правительством в ранг закона.
Крепостнические отношения, все более ужесточаясь с конца XVII века, к середине восемнадцатого столетия привели к тому, что положение русских помещичьих крестьян ничем не отличалось от рабства, причем в самых грубых его формах, распространенных разве что в древности или в колониях Нового Света. По замечанию В.О. Ключевского: «Закон все более обезличивал крепостного, стирая с него последние признаки правоспособного лица» {119} .
В правление Петра и его ближайших преемников правительство и дворянство, допуская чрезвычайное насилие по отношению к крепостным людям, действовали фактически беззаконно, злоупотребляя теми правовыми нормами, которые находились в законодательстве и хотя бы отчасти ограничивали помещичий произвол. Кроме того, в это время появляется ряд прямо дискриминационных постановлений. В частности, крепостные были лишены права владеть недвижимым имуществом. Однако именно правление императрицы Елизаветы стало началом неуклонного юридического наступления на остатки крестьянских прав.
Как уже упоминалось ранее, при самом восшествии на престол Елизавета отняла у помещичьих крестьян право присягать монарху. Вряд ли для самих крестьян лично этот указ имел большое значение и они могли вполне оценить его последствия; но он очень важен для понимания настроения правительства — государственная власть сознательно и целенаправленно стремилась лишить закрепощенных людей любых признаков гражданственности. Дальнейшие меры правительства вполне подтверждают такой вывод.
Еще в 1736 году помещики получают официальное право самостоятельно определять способ и меру наказания своим крепостным. В 1747 году издается важный указ, по сути отменявший запрет Уложения от 1649 года на продажу крещеных людей. Указ Елизаветы позволял господам продавать крестьян или дворовых в рекруты. Дворянство, с молчаливого поощрения власти, восприняло этот закон как разрешение на безземельную торговлю крепостными людьми вообще. Теперь крестьянин вполне превращался в товар, его можно было отчуждать не только от возделываемой им земли, но и разделять с семьей. Крепостными стали торговать по отдельности, на рынках, разлучая родителей с детьми. Это сомнительное господское право, получившее широкое распространение, после некоторых колебаний правительства было окончательно утверждено в 1792 году. Торговля людьми, в том числе через объявления в газете, продолжалась в России вплоть до отмены крепостного права в 1861 году.
В том же 1736 году правительство обрекло на крепостное рабство множество прежде свободных людей. Указом императрицы Анны все вольнонаемные рабочие, находившиеся на фабриках и заводах, отныне становились навечно прикрепленными к ним вместе со своими семьями.
В конце своего правления Елизавета разрешила помещикам произвольно, «за предерзостные поступки», ссылать крестьян на поселение в Сибирь, с получением за них из казны денег или рекрутских квитанций, которые господа также с успехом продавали впоследствии. Это было очень выгодное право, и многие душевладельцы не стесняясь пользовались им, зарабатывая на своих рабах, отправляя в ссылку негодных к работам и больных, и не только получая за них деньги, но и сохраняя для своего хозяйства крепких крестьян, используя полученные рекрутские квитанции.
Императрица Екатерина Вторая расширила полномочия дворян, дав им право не только ссылать своих крепостных, но и прямо отправлять их в каторжные работы, с сохранением для помещиков тех же денежных выплат и выгод.
В 1767 году эта законотворческая деятельность правительства завершилась строжайшим указом, запрещавшим крестьянам подавать жалобы на своих господ на «высочайшее» имя. Новый закон грозил за такую дерзость телесным наказанием. Причем на усмотрение помещиков предоставлялось: взять ли после порки этих жалобщиков обратно к себе в усадьбу, или отправить на каторгу в Нерчинские рудники с получением за них вознаграждения.
Указ был вызван участившимися случаями жалоб крепостных крестьян. Тревожнее всего для правительства стало появление настойчивых толков о том, что скоро крепостную зависимость должны отменить вовсе и дать народу «волю». Доведенные нередко до отчаяния и полного разорения насилием помещиков, крестьяне верили этим слухам и активнее сопротивлялись притеснениям господ.
Важно, что и во время восстаний против помещичьей власти крестьяне демонстрировали высокую степень гражданской сознательности и собственного достоинства. Уверенные в своем праве на отстаивание личной свободы и хозяйственной самостоятельности, они старались избегать насилия и просто отказывались выходить на господские работы, в наивной уверенности, что носитель высшей власти встанет на их сторону и защитит справедливость. Являвшимся на место «бунта» чиновникам и командирам карательных команд они спокойно заявляли, что против правительства не бунтуют, а ждут из столицы «указ о воле».
Екатерина распорядилась всемерно растолковывать помещичьим крестьянам, что правительство никаких намерений об улучшении их положения не имеет, и изменений в их рабской участи не предвидится: «но имели бы к помещикам своим должное повиновение и беспрекословное во всем послушание, как о том издревле от самодержавных предков е. и. в. узаконено, без всякой отмены… А буде и по обнародовании сего е. и. в. указа которые люди и крестьяне в должном у помещиков своих послушании не останутся и в противность вышеизображенного недозволенные на помещиков своих челобитные, а наипаче е. и. в. в собственные руки подавать отважатся, то как челобитчики, так и сочинители сих челобитен наказаны будут кнутом и прямо сошлются в вечную работу в Нерчинск, с зачетом их помещикам в рекруты».
К сожалению, большинство российских историков в этом трагическом споре народа и власти — принимали издавна и принимают до сих пор сторону правительства, оправдывая разными способами преступное подавление личной и экономической независимости русских людей, произошедшее в России периода империи. Оправдания звучат разные. Например, С.М. Соловьев писал, что по малочисленности населения «на огромных пространствах в России нельзя было пробавиться вольнонаемным трудом» {120} . А современный исследователь Б.Н. Миронов вовсе заявляет, что «крепостничество… являлось органичной и необходимой составляющей российской действительности… Оно являлось оборотной стороной широты русской натуры… результатом слабого развития индивидуализма» {121} .
Подобные заявления, особенно последнее, основаны на принципиально неверном понимании истории происхождения крепостного права в России, обстоятельствах и причинах его возникновения и развития, а также на ошибочном представлении о характере народа. Даже если условно принять весьма спорные утверждения, лежащие в корне приведенных выше точек зрения, вряд ли можно согласиться с тем, что большая площадь страны или задатки коллективизма в народе могут служить оправданием для его порабощения.
Объективный анализ истории происхождения крепостного права свидетельствует, что в том виде, каким оно предстает с начала XVIII века и до самой его отмены — во второй половине XIX столетия, — оно являлось не чем иным, как социальным произволом власти. Его настоящие причины лежали не в экономических нуждах государства, которым крепостнические порядки прямо противоречили, а в личных интересах правителей империи, часто случайных узурпаторов на троне, и окружающей их дворянской бюрократии. Крепостное рабство стало преступной взяткой, которой правительство покупало дворянскую поддержку и лояльность.