Окаянный дом
Шрифт:
Купчиха подняла заплаканное лицо, от рыданий ее грудь ходила ходуном.
– А чем я хуже мужа? Ему, значит, можно заводить шашни с молодухой… А мне… А я… А он…
И вдруг сорвалась с места, бросилась к окну:
– Боря! Боренька! Беги, хороший мой! Спасайся! Им все известно.
Шпигунов ухватил ее за талию и силой усадил в кресло.
– Что вы себе позволяете, госпожа Игумнова?! Та не отвечала, лишь повторяла сквозь слезы:
– Только бы не поймали! Господи! Господи! Только бы не поймали!
– Ох-ох-ох, ну и закавыка, – проворчал Нечипоренко. – Фёдор, дружочек, приведите сюда этого зодчего. Запишем его показания, а там уж…
– Это будет весьма затруднительно, – Мармеладов взболтал остатки чая в стакане, чтобы допить весь нерастворившийся сахар. – Когда я выглянул из окна, Бориска стоял на лестнице неподалёку. Делал вид, что вензеля на карниз навешивает, а сам прислушивался к нашим разговорам. Уверен, как только купчиха завопила, он спустился и дал стрекача. Хотя, если вы поторопитесь, то ещё успеете перехватить его где-нибудь в ближайших переулках.
Шпигунов высунулся в окно по пояс и попытался дотянуться до лестницы, но та была слишком далеко. А зодчий и вправду улепетывал к дальнему забору.
– Ах ты, чертяка бессребреная! Стой, паскудник! Сто-о-ой!
Молодой следователь побежал по коридору к главному входу, матерясь и выкликая подмогу. Уже на пороге он зацепился за резную фигуру на двери. Модный сюртук затрещал, раздираясь по шву, а Федор взвыл на всю Якиманку:
– Пришибу гаденыша!
Нечипоренко остался подле купчихи, которая перестала рыдать и теперь лишь тихонько взвизгивала от страха.
– Господин Мармеладов, вы такой предусмотрительный человек, все подмечаете и о многом догадываетесь заранее. Это я не в качестве комплимента, вы не подумайте. Скорее, наоборот. Вопросик имеется. Как же это вы проворонили зодчего? Неужели и впрямь дадите извергу сбежать?
– Разумеется, нет! Как только вы приехали, я велел кучеру поставить крепких мужиков у всех выходов со двора и из дома, не пропуская ни единой лазейки. Марина Александровна была хорошей хозяйкой и слуги ее любили. Потому убийцу барыни не упустят.
– Хе-хе! А Федю чего же не остановили? Впрочем, ему полезно побегать. Когда за преступником гонишься, голова маленько остужается. Еще же ведь перед Игумновым извиняться, за оскорбления на вчерашнем допросе. Кто ж знал, что оно так обернется? Хотя да, вы знали…
Купчиха сползла с кресла и встала на колени посреди комнаты.
– Не виноватая я! Борис девку замуровал. Вот вам истинный крест! Я только ударила эту шлюху со зла, да так и бросила. А он, злодей, остальное придумал: и про стену, и про погреб. И слух про замурованную девицу он распускал. Его вяжите, подлеца. А я не виноватая-я-я.
– Бросьте ломать комедию, Варвара Платоновна! Ваши слова смердят сильнее, чем французский сыр в погребе. То, что вы привезли в Москву эту каменюку, – сыщик взял в руки кирпич с отпечатком ладони, – доказывает, что вы заранее планировали убить Маришку, а всю вину свалить на мужа. Теперь оговариваете любовника, чтобы снисхождения суда добиться. Но убедить меня в помутнении мыслей на почве страсти вам не удастся. Я под присягой готов подтвердить, что вы совершили хладнокровное убийство.
Старый следователь посмотрел на Мармеладова с восхищением.
– Душа-человек! И убийство раскрыл, и купца обелил. Да ещё и повод для развода ему даете прекрасный – супруга созналась в неверности при свидетелях. Даже если она разжалобит присяжных и тюрьмы избежит, все одно – развод. Купчина не поскупится, вознаградит по-царски, – Нечипоренко пожевал губами. – Он как узнает, небось, запляшет от радости.
– Вот уж вряд ли. Не сорвись Игумнов в тот вечер, Маришка жива бы осталась, – сыщик опустил кирпич в вазу с шоколадными конфетами. – И этот камень с его души уже никто никогда не снимет.
Люди гибнут за металл
Коренастый незнакомец протиснулся в дверь бочком, пыхтя и отдуваясь. С промокшего насквозь макинтоша стекала вода, а на голове поблескивал рупор от граммофона, надетый вместо шляпы.
– Вы что же, в таком виде шли по улице?! – удивился Мармеладов. – Признаюсь, мне в жизни тоже приходилось носить причудливые головные уборы, но вы с этой трубой меня перещеголяли. Оригинальный способ укрыться от дождя.
– Нет, что вы. От дождя я прячу пластинку, – посетитель высвободил из-под плаща короб, укутанный в клеенку. – Позвольте, я поставлю граммофон? Руки оттягивает, cholera, сил уж нет никаких!
Сыщик посторонился, пропуская нежданного гостя к столу. Тот выдохнул с облегчением и начал разматывать клеенку.
– Не подумайте дурного, я вовсе не сумасшедший. Просто эту чертову штуку не запихнешь в подмышку, вот и пришлось…
Он приподнял золоченую загогулину за уголок, словно цилиндр.
– Дульцкий. Конрад Дульцкий. Звуковой мастер фирмы «Берлинер и Ко». Тысяча извинений за то, что вторгся без приглашения, но… Вы непременно должны это услышать!
Коротышка приладил трубу к граммофону.
– Я не люблю музыку, – предупредил сыщик, с любопытством заглядывая в рупор, расписанный изнутри зелеными листьями.
– Я тоже. Слушать одну и ту же песню по сто раз в день весьма утомительно. Мне ведь приходится лично проверять качество каждой пластинки… Но куда больше раздражают капризы господ артистов!
Дульцкий выудил из жилетного кармана табакерку и вытряхнул на ладонь дюжину серебряных иголок. Выбрал одну, остальные ссыпал обратно в коробочку.
– Третьего дня довелось записывать Шаляпина. Матерь Божья, как он рычит! Иглу сметает в сторону, будто ураганом – такой напор, такая страсть. Несколько заготовок запороли, пока подладились под его чертов бас. Федор Иванович спел четыре арии из разных опер, а под конец, несколько народных песен. Запросил три тысячи рублей за все. Дорого, да. Но кто же откажет самому Шаляпину?!