Океан в изгибах ракушки или Синяя рыба
Шрифт:
– Мия, Агне… – Айри не успел даже закончить слово, как был парализован за нарушение первого и третьего законов.
Девонт стоял и продолжал с укором осматривать дрожащих от страха детей. Наконец, то тут, то там стал раздаваться стук и скрежет. Обитель возвращалась в привычное русло. Титан с той же медлительностью, что и раньше, повернулся к Мие. В глазах его читался укор. Он как бы насмехался: «Видела, они боятся. Каждый раз, когда человек сталкивается со своим страхом, он думает только о себе. И его стремление замкнуться в своей сущности сажает его в клетку. Не мы тюремщики! Это вы! Мы лишь гарантируем вам эту клетку. Мышление человека столь ограниченно, что он боится сегодняшнего дня. Так же, как и завтрашнего. Он живёт прошлым. Потому что этот путь им уже пройден. И он знает, что по нему можно пройти снова. А сегодняшний
Страшно… страшно… страшно – это слово закружилось в голове у девочки. Ей было так стыдно за всех этих людей. Да, умирать она не умела, но боль чувствовала. И в чувстве этом она уяснила одно главное свойство: оно не может продолжаться вечно. Боль пройдёт, а глупости, совершённые под страхом этой боли, останутся. Так боль физическая, кратковременная, превратится в боль душевную, постоянную. А от этой боли не спастись никакими лекарствами.
– Нарушение второго правила, – произнёс титан, и огненный мир вновь преобразился для девочки в тесную темницу, едва освещённую тусклой лампочкой, свисающей из бездонной тьмы.
И снова её окружал бесконечный ряд камней, перевязанных друг с другом через цемент. Теперь Мие они напоминали не её дни жизни, а серых и убогих людей, которые не в состоянии хоть раз в жизни поступить правильно. Вся эта кладка – это были не брошенные в противника глыбы, перевязанные между собой страхом, поставленные каждый на своё место и гниющие в сырости и мгле. Каждый блок цепляется за следующий, второй – за третий, и так рабский ужас передаётся по цепочке, образуя круговорот покорности. Покорности ответу, что завтра будет таким же, как вчера. Обида и злость Мии восставали против этого. Она подошла к стене. Как всегда, выемки, проделанные ей под пальцы, никуда не делись. Сколько раз её уже смиряли стимарами, сколько раз она возвращалась в это место и снова и снова карабкалась вверх, проделывая в швах всё больше и больше борозд. Сколько раз она пыталась отсюда выбраться, но, в конце концов, срывалась вниз. Но в этот раз она не упадёт. Ни за что! В этот раз ей двигала не воля к свободе, её вела за собой злость. Ну, а если стена никогда не кончится? Если она уходит вверх в бесконечность? Значит, придётся лезть до конца времён. Но не отступать. Ни в этот раз.
Девочка вцепилась ловкими пальцами в выступы кирпича. Она лезла вверх. Прорезая ногтями новые пазы, изнывая от усталости, разодрав руки в кровь, она преодолевала метр за метром, оставляя маленький огонёк лампы почти не видимым где-то глубоко внизу. Она пробивалась через непроглядную тьму, двигалась на ощупь и в минуты накатывающей на неё жажды пила собственные слёзы. Когда лампочка казалась далёкой звездой, а мир вокруг – потерянным куском космоса, она нащупала край стены – горизонтальную плоскость, за которую можно было схватиться полной рукой, на которую можно было встать, через которую можно было перелезть. Это казалось чем-то удивительным и невероятным, хотя именно к этому она так долго тянулась. От радости она едва не сорвалась, но вовремя сумела обуздать свои чувства. Ещё несколько аккуратных движений, и она была наверху, она была на свободе, она… Чувство радости погасло столь же резко, как угасает перегоревшая лампочка. Тенью пробежав по лицу, чувство отчаяния оставило вместо улыбки изуродованную гримасу – нечто среднее между отвращением и плачем. Верх не был другим миром или выходом на свободу. Это было место, где заканчивалась стена, и начинался голый мрак. Вокруг бесконечной сеткой во все стороны разбегался лабиринт стен, образуя тысячи колодцев. В каждый колодец из пустоты тянулся шнур с тусклой лампочкой, чтобы освещать очередную никчёмную жизнь. Там, внизу, кричали, плакали, звали своих мам дети из Обители. В тюрьме собственного рабства их души медленно сливались с окружающей пустотой, их кожа серела, становясь подобной массивным стенам, их сердце перегоняло через себя уже не кровь, а тьму. Так, огромные массы людей теряли гордое название общества и коллектива – это были лишь мелкие индивиды, жалкие, загнанные в угол, перепуганные и чертовски одинокие. Обитель была реальным местом, но этот мир был создан разумом людей. Каждый из сидящих здесь сам выстроил вокруг себя стену, сам огородил себя от всего страшного и злого. Но от одного зла никому из них так и не удалось обезопасить свою темницу – от самого себя, от стремления быть брошенным, униженным, обиженным. Обиженным на весь мир и на судьбу, которая так несправедливо с ними обошлась. А в центре – маяк, светило их собственной сущности. И им бы оторвать глаза от этого мерцающего в полумраке светила, вырваться за грань их призрачного комфорта – может, и не было бы этой боли, этого одиночества. Но пока выбраться смогла лишь маленькая девочка, которая, переступив через себя, возвысившись над всем, так и не смогла избавиться от чувства, что она брошена и одинока. Наоборот: здесь, наверху, это одиночество кололо ещё больнее. Мия села на холодные камни и горько заплакала, шепча себе под мокрый нос одно лишь слово: «Мама».
Когда Пар пришёл в сознание, ему показалось, что голем был лишь плодом его воображения. Юноша и его вещи оставались нетронутыми. Он был жив, не съеден, не растоптан – оставило бы его чудовище в живых, будь оно реально? Потом до Пара дошло, что огненных кошек, преследовавших его, тоже нет. Испариться они не могли, сгореть, не задев ни его, ни раскиданных всюду вещей из сумки – тоже. Значит, он здесь не один!
Пар встал и собрал вещи. Спина ещё болела после падения, но это была меньшая из проблем. Вокруг возвышались лишь лавовые горы, кишащие прожорливыми хищниками. Единственной дорогой была пещера, образованная длинными острыми глыбами, напоминающими пасть огромного дикого зверя, застрявшего в земле после извержения вулкана. Другого пути, кроме как через логово голема не было. Пар, собрав всё своё мужество, двинулся вперёд.
Изнутри пещера походила на скелет, чьи рёбра то опускались, то поднимались под напором упругой массы гор, будто это обиталище дышало страхами пришедших. В конце своего пути юноша вышел на большую открытую арену, обрамлённую местными камнями со странной текстурой, которые встречались ещё при входе, но гораздо реже. В центре пространства, опустив голову, сидел голем.
– Зачем ты явился сюда, человек? Отвечай, пока я не поджарил тебя.
– Я ищу древнее бессмертное существо. Оно должно помочь мне.
– Оно никому ничего не должно. Это, так называемое «оно» – я! И я не потерплю, чтобы обо мне говорили, как о вещи. Оно, человек, меня поняло?
– Я извиняюсь, – начал было оправдываться Пар.
– Извиняешься за то, что человек?
– Нет… – ответил Пар, но голем прервал его.
– Это очень печально, что оно извиняется за что-то другое. Чем больше в нём от человека, тем меньше у него шансов уйти отсюда живым.
– Я никому не хочу причинить зла, – Пар понимал, что он попал в положение оправдывающегося, но жить хотелось.
– Нет, ты не можешь причинить зло. Это другое. Люди – сами по себе зло. И всё, к чему они стремятся – зло. Так что не вздумай лукавить и отвечай, какое зло несёшь ты. Если оно мне понравится, ты, возможно, будешь жить.
– Я просто хочу спасти подругу из Обители – разве это зло?
– Для тех, кто держит её там – зло. К счастью твоему, это зло мне по вкусу. К несчастью твоему – этого слишком мало, чтобы выкупить у меня свою жалкую жизнь.
– Это они украли её у меня. Это они – зло! – настаивал на своём Пар.
– Украли у тебя? То есть доля твоего зла ещё в том, что ты её не сберёг. Ещё одно очко не в твою пользу. К твоему разочарованию, этого зла я не приемлю, – голем говорил так, словно змей, спрятавшийся в камнях. Все его слова были похожи на шипение, пробивающееся через каменную улыбающуюся маску.
– Это не зло! Это вина, – возразил Пар.
– Это слово из человеческого лексикона. Значение его мне не знакомо. Я знаю лишь то, что вина – это следствие того зла, которое ты сделал, – древний начал медленно обходить юношу.
– Я ничего не сделал! – ответил Пар.
– О, я тебе верю, – улыбался голем. – Наверное, даже слишком ничего. По иронии судьбы, это «ничего» очень часто граничит с предательством. Открыто предать близкого люди, как правило, не могут. Как ты уже сказал, им в этом мешает чувство вины. А вот допустить предательство своим бездействием – это для них намного приятнее.
Пар подумал о Мие. О том, как хотел поступить с ней. В укоре гиганта были слова правды.
– Не переживай. У тебя ещё есть маленький шанс уйти отсюда невредимым. Если ты вместе со своей подружкой захватишь и остальных узников Обители.