Океан. Выпуск пятый

Барсов Сергей Борисович

— Хенде хох, фриц! Хенде хох, говорю, шнель, шнель! — На пороге, направив на Кюна автомат, стоял советский матрос. — Очумел от страха! А ну, выходь!

Кюн набросил китель и, как был, босиком, еле передвигая непослушные, одеревеневшие ноги, вышел из каюты. Стрельба уже прекратилась. Первое, что бросилось в глаза капитан-лейтенанту, был развернувшийся бортом, стоящий в каких-нибудь двадцати метрах «морской охотник», на нем трепетал бело-голубой советский флаг. Два других катера ошвартовались у кормы тральщика, а четвертый приткнулся к левому борту. Пахло

порохом и чем-то кислым и резким. На палубе, обычно чистой до блеска, валялись швабры, стреляные гильзы и в разных позах трупы немецких моряков. Он с ужасом увидел, как русские задраивали палубные люки и выходившие наружу двери, тем самым лишая возможности тех, кто был внизу, прийти на помощь верхней команде.

— Товарищ лейтенант! — закричал сопровождающий Кюна матрос. — Это евонный командир. С крестом.

— Давай его сюда, да живей, — ответили с одного из катеров.

Капитан-лейтенанта провели на корму и вместе с десятком перепуганных, не пришедших в себя, дрожащих от страха пленных пересадили на «мошку».

На захваченном тральщике собрались командиры катеров. Все были возбуждены боем и немного опьянены успехом.

— Вот это здорово! — Дубягин потер руки. — Наши потери: убитых ноль, раненых ноль. Классно. А говорили: двадцатый век!

— Да, рванули что надо, ничего не скажешь.

— Лиха беда начало. Даже как-то не верится.

Из-за наглухо задраенных люков доносились удары, крики и ругань закрытых там немецких матросов.

— Дубягин! Павлик! Ты, кажется, говоришь по-немецки, возьми их офицера и объясни ему: пусть по корабельной трансляции обратится к экипажу и растолкует, чтобы не рыпались, иначе корабль взорвем к чертовой матери вместе с ними.

— Сейчас оформим. — Младший лейтенант и Кюн направились на мостик.

После сообщения по радио внутри тральщика притихли. К группе командиров подошли Дубягин и немец.

— Задание выполнено, вроде образумились — молчат.

— Хорошо, отправь этого на катер, а сам в темпе обратно, потолкуем немного.

Когда младший лейтенант вернулся, Нахимов сказал:

— Вот что, братья военные моряки, шума мы наделали много, выше горла, теперь вся статья уходить, пока береговые посты не очухались и не вызвали авиацию. Хорошо еще, что туман держится. — Лейтенант посмотрел вокруг.

— Давай в темпе расклепаем якорную цепь, заведем буксиры. Два катера потащут тральщик, а другие пойдут в охранении. А? — предложил Шпилевой.

— Правильно, умница, быть тебе адмиралом. — Нахимов засмеялся. — Боцман, цепь расклепать, подать тросы на «двойку» и «четверку». А ты, — обратился он к Дубягину, — возьми автоматчиков сколько нужно, поставь у каждой двери и люка, пусть смотрят, чтобы фрицы не вылезли, а сам с рулевым будешь в рубке. Ясно?

— Куда яснее. Исполним.

— Ну, тогда по местам, да поживее, время не терпит. Шевелись, ребята. Пойдем напрямик, так покороче будет.

Морские охотники медленно выводили тральщик из залива: «единица» и «тройка» шли по бортам на расстоянии одного кабельтова.

Кюн,

нахохлившись, поджав босые ноги, сидел в кают-компании флагманского катера против Нахимова и нервно растирал пальцами виски. Он еще полностью не пришел в себя, никак не мог осознать всего драматизма и всей трагичности положения, в котором находился, — столь стремительными и чудовищно фантастичными были события последних минут.

— С какой целью вы зашли в залив Юрген? — спросил лейтенант. — Как вы оказались здесь?

— Я не понимайт по-русски, — буркнул Кюн. — Я вообще ничего не понимайт.

— Ну раз так, разговор продолжим в другом месте. — Нахимов встал.

Поднялся и Кюн. Он с ненавистью посмотрел на человека, которого считал, и считал правильно, виновником всех своих бед. Это из-за него, из-за этого мальчишки так внезапно рухнули его планы. Боже, как посмеялась над ним фортуна! Он перевел взгляд на иллюминаторы. Нахимов специально распорядился открыть их, чтобы немного проветрить катер. За бортом вдали проплывали поросшие соснами дюны. Вдруг глаза немца тревожно забегали. «Куда же это они плывут? Ну конечно, именно в ту зону, которую он охранял. Но там… — Кюн чуть не задохнулся от ужаса. — Нет, как говорил тесть: «Живой капитан-лейтенант лучше мертвого адмирала». Дьявол с ней, с карьерой. Только бы жить. Кем угодно и где угодно, но только жить!»

Он придвинулся к самым стеклам иллюминатора, завертел головой, потом резко отпрянул, повернулся спиной к борту и вцепился в рукав лейтенантского кителя.

— Нельзя туда, нельзя! — прохрипел он по-русски. — Там мины, густое минное поле, большие корабельные мины. Прикажите стоп. Иначе всем капут. Я расскажу все, что потребуете, только остановитесь, умоляю вас.

— Ого, сразу по-русски заговорил. — Лейтенант опять вспомнил уходящих в ночь разведчиков. «Как запахло смертью — всю спесь как рукой сняло. Тоже мне высшая раса, тряпка, а не моряк». Нахимов брезгливо освободил рукав кителя. — Пойдемте на мостик.

Поднявшись наверх, Нахимов приказал поднять сигнал: «Застопорить машины!»

Караван лег в дрейф.

— Показывайте, где поле? — Лейтенант пододвинул Кюну карту.

— Вот границы. — Немец карандашом обвел большой квадрат. — Мины расставлены в шахматном порядке и против надводных кораблей и против субмарин.

«Тоже неплохо, — про себя обрадовался Нахимов. — Именно сегодня через этот район должны пройти на позицию две наши подводные лодки», — вспомнил он.

— Вахтенный! Радиста сюда! — И, повернувшись к сигнальщику, приказал: — Передайте всем курс 190, ход максимально возможный, какой буксиры позволят.

На мостик взбежал радист:

— Прибыл по вашему приказанию, товарищ командир.

— Срочно радиограмму: «В квадрате 294364 сплошное минное поле. Предупредите подводников. Подпись: Нахимов».

— Есть радиограмму! Разрешите идти?

— Да, ступайте. Когда отстучите, доложите мне. Прихватите заодно и этого с собой, пусть боцман запрет куда-нибудь в кладовку — большего он не достоин.