Океан. Выпуск пятый
Шрифт:
Что же это за работа? Под воду опускают грунтосос, или, как его величают водолазы всего мира, «самовар». Металлический кожух его и впрямь чем-то напоминает самовар. По медным трубкам — их несколько десятков, — загнутым концами в чрево этого чудовища, подается воздух, который с ревом несется вверх, всасывая за собой грунт и увлекая его по шлангу на поверхность.
Во время работы грунтососа водолаз сидит на нем верхом, обжав ногами и навалившись на него грудью, напоминая ковбоя, оседлавшего дикого быка. С одной только разницей: на родео
В туннеле водолаз находится в абсолютной темноте. Чтобы не сбиться с курса, он определяет направление своей ходки по швам обшивки корабля. Через каждые 10—15 минут руки его сами почти механически ощупывают днище, предварительно устроив пипку между коленями и прижав ее грудью к грунтососу — иначе улепетнет. Так вот, если шов обшивки на днище сместился влево или вправо, водолаз соответственно выправляет ход туннеля.
Промывка туннелей подходила к концу, день-два — и шабаш. Вот тут-то и пошло — кто скорее промоет туннель?..
Сегодня «самовар» оседлал Гена Стоценко. Сильный, большой и, вероятно, оттого важный, он двигался по земле, как и под водой, словно в замедленной киносъемке. Ну под водой это понятно — не побежишь. А на земле? Будто боялся опрокинуть что-нибудь или разбить. Всегда и во всем он был деловито замедлен. Он никогда и ничего не делал с ходу. Во всем придерживался железного принципа: семь раз отмерь, один — отрежь. На Генку можно было положиться.
Наша станция мыла туннель у кормы, мы давно обогнали соперников. Генка прошел среднюю часть корабля, киль и вот-вот должен был выйти на противоположную сторону «Ташкента», на чистую воду.
Рядом с нами стоял водолазный бот Миронова — нашего главного соперника. На ботах тихо. Неожиданно у Миронова на компрессоре прибавили обороты. Рванулся шланг их грунтососа.
— Генка! — заорал водолаз, сидящий на телефоне. — Миронов на пятки садится, прибавь! — и, не дождавшись ответа, крикнул механику, чтобы тот добавил давление на самовар и пипку.
Не успел прозвучать в воздухе голос водолаза, а компрессор уже забарабанил еще быстрее. На боте Миронова заметили это и тоже поддали газу. Можно было только представить, как сейчас корежит водолазов в туннелях.
На боте у нас все затихли. Каждый совершенно реально представлял себе, как трясется на «самоваре» Генка, выбивая шлемом дробь о днище корабля. Несмотря на гул машины и торопливые сипящие звуки, вырывающиеся из шланга, всем кажется, что работа все-таки идет медленно и надо бы поддать еще… И вообще, думается им, лучше бы под воду пошел он, а не Генка, каждому мнится, что он сделал бы лучше или, во всяком случае, быстрее.
На боте Миронова тоже молчат, и нам кажется, что облака ила расплываются вокруг их катера гуще и шире. Хочется закричать: «Генка, милый,
Беру телефон:
— Гена, как себя чувствуешь?
Небольшая пауза. Потом вибрирующий голос нараспев отвечает:
— Все-о-о в поряд-ке-е-е, стар-ши-на-а-а, пошел-л-л мяг-кий-й грунт-т-т, иду-у-у как по маслу-у-у!
— Давай наверх, тебя сменит Тягилев. Пора отдохнуть.
— Старшина-а-а, мы-ы-ы же целый час-с потеряем-м-м. Не надо-о-о, разреши-и-и добить до конца-а-а! Я же говорю-ю-ю, иду-у-у как по маслу-у-у!
И хотя пора бы сменить Стоценко, мне жалко срывать ему настрой, когда все как по маслу. Я это знаю по себе. Счастливое и радостное чувство!
— Ладно, давай, — говорю я строгим и одновременно снисходительным тоном.
Возможно, сегодня Генка выйдет на ту сторону «Ташкента». И тогда, дорогие наши сопернички, мы вам покажем «кончик»: на флоте во все века обогнавший соперника показывает ему с кормы конец веревки.
А Стоценко молодец! Вот тебе и «спеши медленно». А взяло за душу — не остановишь и не оторвешь. Нет, дух соперничества, соревнования, что ни говори, великая вещь. Здесь не нужны ни уговоры, ни убеждения, ни просьбы. Подстегивает желание быть первым, хотя за это тебя не ждет награда. В лучшем случае друг одобрительно шлепнет тебя рукой по плечу.
— Старшина, Стоценко к телефону просит, — зовет меня дежурящий на телефоне водолаз.
Беру наушники:
— Что там у тебя?
— Чувствую-ю-ю, скоро-о-о выйду к проти-вопо-ложно-му-у-у борту-у-у, грунт все-е-е мягче-е-е и мягче-е-е, пусть подда-дут-т на пипку-у-у.
— Добро, будь осторожен, следи за швами обшивки, а то собьешься с курса, — отвечаю я.
— Есть, старшина! Не беспокойся, иду-у-у как по маслу-у-у.
Неожиданно кто-то из водолазов кричит:
— Старшина, воздух из-под кормы пошел!
Я бросаюсь на нос бота, действительно из-под кормы «Ташкента» выскакивают на поверхность и лопаются пузыри стравливаемого Генкой воздуха. «Какая-то чушь! Как мог Стоценко оказаться под кормой корабля?»
— На телефоне, спросите Генку, что с ним?
— Есть!
— Ну, что там?
— Отвечает, что видит свет, выходит на чистую воду.
— На какую чистую, он что, с ума сошел?
— Не знаю, старшина, говорит, пробился к противоположному борту.
У меня на душе заскребли кошки. Наверняка Стоценко в темноте да в спешке потерял ориентацию, сбился и пошел не по поперечным, а по продольным швам обшивки корабля. Они-то и привели его к корме. «Свет видит, чучело! Осрамились как!»
— На телефоне, — спрашиваю я, — что там?
— Выходит наверх.
— Добро. («Я ему сейчас выйду! «Поддай на пипку…» Я тебе поддам! Всю жизнь помнить будешь!») На телефоне, передайте, пусть выходит наверх. Готовим встречу с оркестром!