Океания. Остров бездельников
Шрифт:
— Ты смотреть?
Да, это был остров Кеннеди.
Мы пришвартовываемся к аккуратному деревянному причалу следующего, более крупного острова, и я, оставив гида–самозванца что–то бормотать себе под нос, направляюсь вверх по узкой петляющей тропинке, которая ведет к вершине крутой меловой скалы. Оглянувшись, вижу просторную хижину с крышей из листьев. Открывается панорамный вид на Гизо и Коралловое море. Я подхожу к хижине и, поскольку вокруг царит полная тишина, осторожно зову хозяина:
— Эй, есть кто–нибудь? Эй! Я приехал посмотреть на ваших кур.
Конечно, это звучит смешно. Я выхожу на широкую веранду и снова кричу.
— Эй, приятель, заходи, устраивайся. Сейчас я штаны надену и приду. Прости, приятель. Мне звонил старина Джефф, сказал, что ты приедешь. Ты, верно, тот самый парень, который собирается разводить цыпок, — доносится до меня его явно антиподский ответ.
— Но только как это делается, вот вопрос, — говорю я, обращаясь в глубину коридора, идущего вдоль стены.
— Да, он сказал, что ты немного в этом смыслишь. Яйца выеденного не стоит, — сообщает Уоррен, появляясь из–за угла и застегивая ширинку. — Прости, что заставил ждать. Решил отдохнуть с женой на скорую руку.
В глубине хижины кто–то широко зевает.
— Ничего–ничего. Я мог бы подождать, пока вы… ну… э–э…
Он был крепким и кряжистым, и я еще никогда в жизни не видел такого волосатого мужчину — завитки черных волос топорщились во все стороны. Инносент получил бы истинное удовольствие. Густая шерсть, покрывающая все его тело, кроме гладкого, выбритого до синевы подбородка и узкой полоски между ковриком курчавых темных волос и невероятно длинными бровями, вытянутыми в одну линию, создает впечатление, что он уже одет.
— Ну и что именно ты хочешь узнать, приятель? — Он натягивает через голову рубашку, в которой, на мой взгляд, нет никакой необходимости. Стоит ему нагнуться, чтобы натянуть на себя гофрированные сапоги, как клочки шерсти вылезают из–за ворота и манжет.
— Боюсь, все.
— Ну тогда начнем по порядку. — Он подвигает к краю балкона два кресла, и мы садимся, прикрытые от палящего солнца нависающим козырьком. С этой высоты виден берег острова Кеннеди, далеко уходящий в глубь моря за линию прибоя. — Так, правило номер один. Что было раньше — яйцо или курица? Ни то ни другое, приятель. Сначала был куриный корм. Какой смысл заводить цыпок, если у тебя нет для них корма? Верно?
Я киваю, а Уоррен, нагнувшись, заглядывает в мою записную книжку, которую я тут же раскрываю, как усердный секретарь. Похоже, он доволен тем, что моя рука тянется конспектировать его первое наставление. И он продолжает свой урок, а мне остается лишь с бешеной скоростью переворачивать страницы.
— А теперь тебе надо пойти и взглянуть на этих маленьких стерв, — внезапно останавливается он.
Мы обходим дом и спускаемся к прогалине. Там стоят три хижины, обнесенные проволочной сеткой. Внутри под тенью навесов происходит пиршество, да настолько активное, что оттуда не доносится ни единого звука.
— В каждой хижине четыре сотни. Всего тысяча двести бандиток. — Слово «бандитки» произносится с явной любовью. — Домики построил здесь, чтобы не воняло. Но даже когда направление ветра меняется и до нас долетает запах куриного дерьма, я говорю себе: Уоррен, это запах денег, приятель.
Я хожу за ним целый день с ученической тетрадью в руках и узнаю обо всем процессе — «от высиживания яиц до сечки», как говорит он. Впрочем, согласно утверждению Уоррена, о высиживании можно было не беспокоиться, поскольку надо сразу покупать однодневных цыплят, привозимых из Австралии, — их самолетом доставляли в Хониару и Мунду. И пока все мне казалось достаточно простым.
Однако урок продолжается. Я узнаю, где надо строить курятник, чтобы там было прохладно; о том, что следует кормить птиц в определенное время и регулярно менять им воду. Уоррен сообщает мне о прелестях забоя птицы, а также ставит в известность о состоянии рынка. Его убедительные манеры внушают уверенность. И мне действительно начинает казаться, что все это «яйца выеденного не стоит». Мы останавливаемся у большого металлического барабана. Я заглядываю внутрь и вижу, что он полон розовых резиновых пальцев.
— Когда раскрутитесь, — дружески похлопывая меня по спине, сообщает Уоррен, — тоже купишь себе такую. — И он выкидывает руку в сторону с видом конферансье из варьете: — Машина для общипки перьев!
Это производит на меня сильное впечатление.
— К тому же это отличная эротическая игрушка.
Склонив голову набок, пытаюсь представить, что он имеет в виду.
Спускаясь обратно к морю, вижу открыточные оранжево–розовые оттенки лагуны, сгущающиеся по мере наступления сумерек. Это потрясающее зрелище наполняет меня силами и верой в успех будущего дела. Да, мне тоже предстояло войти в круг немногих. И вместе мы создадим Ассоциацию птицефермеров Соломоновых островов (АПСО). Будущее распускало перья.
Я крепко пожимаю Уоррену руку.
— Спасибо, Уоррен, за то, что показал мне все.
— Никаких проблем, приятель. Удачи, — добродушно подмигивает он.
Повертев большой палец ноги перевозчика, который успел заснуть на дне каноэ, он приводит его в чувство и помогает нам отчалить. Я машу Уоррену рукой, и мы направляемся в обратный путь.
— Ой! Я забыл тебе кое–что сказать, приятель!
— Да? Что? — спрашиваю я, направляясь к корме, чтобы вкусить последний лакомый кусочек.
— Теперь на Соломоны не доставляют однодневных цыплят.
— А что такое? — спрашиваю я, стараясь скрыть растерянность.
— В Брисбене разбился самолет, и представители компании говорят, что у них нет средств на его починку. Поэтому поставки прекращены.
Он разворачивается и удаляется по тропинке, бормоча себе под нос: «Все, больше ни одного перышка!»
И вдруг меня окатывает волна жгучего разочарования — я опускаюсь на скамеечку и закрываю глаза. Мне так живо представлялся остров, пробуждающийся под жизнерадостные «кукареку». Улыбающиеся островитяне в полосатых передниках и соломенных шляпах — поставщики домашней птицы. Доклад о полученных за первый год доходах под развесистым ореховым деревом нгали. Расширение деятельности, заморозка, экспорт, грузовые суда, названия брендов, рекламный девиз, премия «За заслуги в промышленности»… Я опускаю голову. Все это было очень–очень близко.