Окно с видом на площадь
Шрифт:
— Теперь они всегда ее запирают, — бросил он мне через плечо. — Но мой отец обычно держал двери открытыми. И мне в тот день пришлось пройти только через портьеры. Отец стоял как раз там, у постели.
Он повернулся и посмотрел на меня долгим, вопрошающим взглядом.
— Я могу кое-что показать вам, — произнес он. Глаза его сверкали от возбуждения, и от его обычной апатии не осталось и следа. Он казался совсем другим мальчиком — более пугающим.
Я была уверена, что он каким-то образом оценивает и испытывает меня, и решила не показывать свои сомнения и страхи.
— Очень хорошо, — сказала я. — Покажи мне все, что хочешь.
Он быстро нагнулся и схватил угол маленького коврика, лежавшего возле кровати. С видом фокусника, намеренного наверняка поразить меня, он сдернул коврик с места. Я увидела едва заметное коричневатое пятно на сером ковре и снова ощутила, как что-то ужасное дотронулось сзади до моей шеи.
— Клянусь, вы не знаете, что это такое! — вскричал Джереми, и от мрачного триумфа в его голосе потянуло ледяным холодом. — Если я скажу, вы испугаетесь. Вам станет плохо!
Мне потребовалось все мое самообладание, чтобы удержаться и не убежать в свою маленькую комнатку наверху. Прочь от этого места трагедии, от пятна на ковре и от этого неожиданно озлобленного мальчика. Ради того, чтобы прекратить это безумие и вернуть Джереми к здравомыслию, я с большим усилием преодолела свое желание.
— Конечно, я знаю, что это такое, — сказала я со всем спокойствием, на какое была способна. — Это, очевидно, кровь.
Его дикое возбуждение немного утихло. Мой ответ, казалось, его совершенно озадачил. Стараясь не дать ему возможности снова заговорить, я поспешила продолжить тоном, не требующим ответа:
— Всегда остается кровь, когда стреляют в человека. Ведь в этой комнате был убит твой отец? Значит, это пятно — кровь.
— Так много крови, — прошептал Джереми. Потом он заговорил громко и с вызовом: — Вот почему я не могу вам нравиться. И нечего меня обманывать и притворяться друзьями. Никто не любит меня. Мистер Бич знает, что портрет, который он нарисовал, — ложь! А дядя Брэндан ненавидит меня. То же можно сказать и о моей матери, и о Гарт. И вы возненавидите меня тоже. Только Селина еще любит меня, потому что она слишком маленькая и глупая и не понимает, что я сделал.
Я уже не думала о пятне крови, а видела только отчаяние, которое сквозило в глазах ребенка, стоявшего передо мной. Мне тоже была необходима мудрость Озириса, чтобы справиться со всем этим. Моей проницательности явно не хватало. Я могла действовать только так, как подсказывал мне инстинкт, и надеяться, что не ошибаюсь.
— Как я могу сразу узнать, понравишься ты мне или нет? — спросила я его. — Мне никогда не удавалось быстро определить, нравится мне человек или нет. А когда я прихожу к какому-либо решению, то это обычно зависит от того, как поступает этот человек по отношению ко мне, а не от того, что могло произойти с ним когда-то. Или что другие говорят о нем.
Джереми посмотрел на меня без всякого доверия — так, будто я все еще озадачивала его. То, что сказал он после этого, удивило меня.
— Не хотите посмотреть коллекцию пистолетов? Она в гостиной, внизу. Если хотите, я вам покажу.
«Не ошиблась ли я?» — задала я вопрос себе самой. Может быть, неразумно позволять ему так возбуждаться? Не надо ли прекратить все это, как сделал бы любой в доме, будь он на моем месте сейчас? Но вопреки разуму я снова дала ему возможность взять инициативу в свои руки. Я выключила газ, а он запер комнату и положил ключ себе в карман. Вместе мы отправились вниз. Никого не было видно, и он тихо открыл дверь в большую гостиную.
Вокруг все было элегантно, позолота сочеталась с узорчатыми тканями, а ноги утопали в красочном мягком ворсе персидского ковра. Комната предназначалась для особых приемов, и ставни были закрыты. Но тени здесь не были густы. Сюда проникало достаточно света, и можно было разглядеть, что нас окружало. Джереми быстро прошел в глубь комнаты, где стоял высокий шкаф на веретенообразных резных ножках и с застекленными дверцами. На полках были разложены в определенном порядке пистолеты, собранные со всего света.
Теперь Джереми больше походил на мальчика, хвастающегося своими знаниями. На какое-то мгновение весь ужас той комнаты наверху отступил. Вот это, показал Джереми, дуэльный пистолет, а здесь лежал другой пистолет из той же пары. Вот этот, украшенный серебром, носили в наполеоновской армии, а тот, простой, с костяной ручкой, был в употреблении на нашем Западе. Вот револьвер, а там — громоздкий пистолет с двумя дулами. Мальчик знал все о хобби своего отца и не забыл ничего. Но он не мог дотронуться до пистолетов или вынуть их из шкафа, потому что шкаф был надежно заперт.
— Теперь его всегда запирают и прячут ключ, — заметил он. И прибавил со значением, от которого у меня пересохло во рту: — Это из-за меня.
Он тщательно пересчитал оружие, затем сосчитал снова, а потом и в третий раз.
— Всегда одно и то же количество, — заверил он меня. — Его так и не положили сюда. Я все время ищу его и ищу, но не знаю, куда они его запрятали.
Я поняла, что он имеет в виду. Должно быть, пистолет, который был у него в руках в тот ужасный день.
— А зачем он тебе? — спросила я его.
Он вытянул руку, согнув указательный палец, как будто положив его на курок.
— Я люблю оружие, — сказал он. — Люблю держать оружие в руках. Но я не могу его достать, не разбив стекла. Может быть, когда-нибудь я разобью его. Если захочу кого-нибудь застрелить…
Весь этот мрачный эксперимент начал действовать мне на нервы, и, вероятно, это отразилось у меня на лице. Джереми заметил мою реакцию и тут же ощетинился злобой:
— Вы ведь боитесь меня! Да? — спросил он. Кажется, он был доволен собой. — Теперь вы знаете, кто я, и боитесь! Я собрала последние силы, чтобы противостоять ему.