Окно выходит в белые деревья...

Евтушенко Евгений Александрович

«В любви безнравственна победа…»

В любви безнравственна победа, позорен в дружбе перевес. Кто победит — глядит побито, как будто в дегте, в перьях весь. Когда победы удаются, они нас поедом едят. Но если оба вдруг сдаются, то сразу оба победят. 20 июня 1979

«Не хочу быть любимым всеми…»

Не хочу быть любимым всеми, ибо вместе с борьбой в меня время всажено, будто семя, а быть может, и все времена. Не играю с оглядкой на Запад, не молюсь, как слепой, на Восток. Сам себе я задачи не задал вызывать двусторонний восторг. Невозможно в жестоком сраженье, руку на сердце положа, сразу быть и сторонником жертвы, и сторонником палача. Продолжаюсь я, всех запутав. Всем понравиться — это блуд. Не устраиваю ни лизоблюдов, ни раскалывателей блюд. Не

хочу быть любимым толпою — я хочу быть друзьями любим. Я хочу быть любимым тобою — и — когда-нибудь — сыном своим. Я хочу быть любимым теми, кто сражается до конца. Я хочу быть любимым тенью мной потерянного отца. 23 июня 1979

«Под невыплакавшейся ивой…»

Н. В. Новокшеновой

Под невыплакавшейся ивой я задумался на берегу: как любимую сделать счастливой? Может, этого я не могу? Мало ей и детей, и достатка, жалких вылазок в гости, в кино. Сам я нужен ей — весь, без остатка, а я весь — из остатков давно. Под эпоху я плечи подставил, так, что их обдирало сучье, а любимой плеча не оставил, чтобы выплакалась в плечо. Не цветы им даря, а морщины, возложив на любимых весь быт, воровски изменяют мужчины, а любимые — лишь от обид. Как любимую сделать счастливой? С чем к ногам ее приволокусь, если жизнь преподнес ей червивой, даже только на первый надкус? Что за радость — любимых так часто обижать ни за что ни про что? Как любимую сделать несчастной — знают все. Как счастливой — никто. 21 февраля 1981

НЕВЕРИЕ В СЕБЯ НЕОБХОДИМО

Да разве святость — влезть при жизни в святцы? В себя не верить — все-таки святей. Талантлив, кто не трусит ужасаться мучительной бездарности своей. Неверие в себя необходимо, необходимы нам тиски тоски, чтоб темной ночью небо к нам входило и обдирало звездами виски, чтоб вваливались в комнату трамваи, колесами проехав по лицу, чтобы веревка, страшная, живая, в окно влетев, плясала на лету. Необходим любой паршивый призрак в лохмотьях напрокатных игровых, а если даже призраки капризны, — ей-Богу, не капризнее живых. Необходим среди болтливой скуки смертельный страх произносить слова и страх побриться — будто бы сквозь скулы уже растет могильная трава. Необходимо бредить неулежно, проваливаться, прыгать в пустоту. Наверно, лишь отчаявшись, возможно с эпохой говорить начистоту. Необходимо, бросив закорюки, взорвать себя и ползать при смешках, вновь собирая собственные руки из пальцев, закатившихся под шкаф. Необходима трусость быть жестоким и соблюденье маленьких пощад, когда при шаге к целям лжевысоким раздавленные звезды запищат. Необходимо с голодом изгоя до косточек обгладывать глагол. Лишь тот, кто по характеру — из голи, перед брезгливой вечностью не гол. А если ты из грязи да и в князи, раскняжь себя и сам сообрази, насколько раньше меньше было грязи, когда ты в настоящей был грязи. Какая низость — самоуваженье… Создатель поднимает до высот лишь тех, кого при крошечном движенье ознобом неуверенность трясет. Уж лучше вскрыть ножом консервным вены, лечь забулдыгой в сквере на скамью, чем докатиться до комфорта веры в особую значительность свою. Благословен художник сумасбродный, свою скульптуру смаху раздробя, голодный и холодный, — но свободный от веры унизительной в себя. 30-31 октября 1982

«Померкло блюдечко во мгле…»

Померкло блюдечко во мгле, все воском налитое… Свеча, растаяв на столе, не восстанавливается. Рубанком ловких технарей стих закудрявливается, а прелесть пушкинских кудрей не восстанавливается. От стольких губ, как горький след, лишь вкус отравленности, а вкус арбузов детских лет не восстанавливается. Тот, кто разбил семью, к другой не приноравливается, и дружба, хрястнув под ногой, не восстанавливается. На поводках в чужих руках народы стравливаются, а люди — даже в облаках не восстанавливаются. На мордах с медом на устах след окровавленности. Лицо, однажды мордой став, не восстанавливается. Лишь при восстании стыда против бесстыдности избегнем Страшного суда — сплошной пустынности. Лишь при восстании лица против безликости жизнь восстанавливается в своей великости. Детей бесстыдство может съесть — не остановится. А стыд не страшен. Стыд — не смерть. Все восстановится. 12-14 ноября 1982

ПОЛТРАВИНОЧКИ

Смерть еще далеко, а все так нелегко, словно в гору — гнилыми ступенечками. Жизнь подгарчивать вздумала, как молоко с обгорелыми черными пеночками. Говорят

мне, вздыхая: «Себя пожалей», а я на зуб возьму полтравиночки, и уже веселей от подарка полей — от кислиночки и от горчиночки. Я легонько кусну лето или весну, и я счастлив зелененькой малостью, и меня мой народ пожалел наперед, ибо не избаловывал жалостью. Если ребра мне в драке изрядно помнут, я считаю, что так полагается. Меня в спину пырнут и никак не поймут — отчего это он улыбается. В тех, кого зажалели с младенческих лет, силы нет, а сплошные слабиночки. Полтравиночки на зуб — вот весь мой секрет, и на вырост в земле — полтравиночки. Июнь 1984

«Наверно, с течением дней…»

Наверно, с течением дней я стану еще одней. Наверно, с течением лет пойму, что меня уже нет. Наверно, с теченьем веков забудут, кто был я таков. Но лишь бы с течением дней не жить бы стыдней и стыдней. Но лишь бы с течением лет двуликим не стать, как валет. И лишь бы с теченьем веков не знать на могиле плевков!.. 1984

ТРУБА

Р. Быкову

Если вы есть, вы останетесь.

Ролан Быков

А вы останетесь собой, когда придете в мир с трубой, чтобы позвать на правый бой, а вам приказ — играть отбой? Собой не сможет быть любой, кто сделает отбой судьбой. А вы останетесь собой, когда трубу с чужой слюной вам подловато всунут в рот, чтобы трубить наоборот? Труба с чужой слюною врет. А вы останетесь собой, когда с разбитою губой вас отшвырнут, прервав мотив, в трубу затычку вколотив? А вы останетесь собой с набитой сахаром трубой, когда вас, будто на убой, закормят, льстя наперебой, все те, кто превратить в рабу хотел бы грозную трубу, оставив ей лишь «бу-бу-бу»? А вы останетесь собой, когда раздрай и разнобой в ревнивом стане трубачей и не поймешь порой — кто чей, а кто уже давным-давно с трубой расплющен заодно… А вы останетесь собой и под плитою гробовой, просовывая сквозь траву, как золотой кулак, трубу? Трубу перешибут соплей, когда сдадитесь и состаритесь, А вы останетесь собой? Если вы есть, то вы останетесь. 2 октября 1984

ПОСЛЕДНЯЯ ПОПЫТКА

Маше, подарившей мне с тех пор, как было написано это стихотворение, двух сыновей — Женю и Митю

Последняя попытка стать счастливым, припав ко всем изгибам, всем извивам лепечущей дрожащей белизны и к ягодам с дурманом бузины. Последняя попытка стать счастливым, как будто призрак мой перед обрывом и хочет прыгнуть ото всех обид туда, где я давным-давно разбит. Там на мои поломанные кости присела, отдыхая, стрекоза, и муравьи спокойно ходят в гости в мои пустые бывшие глаза. Я стал душой. Я выскользнул из тела, я выбрался из крошева костей, но в призраках мне быть осточертело, и снова тянет в столько пропастей. Влюбленный призрак пострашнее трупа, а ты не испугалась, поняла, и мы, как в пропасть, прыгнули друг в друга, но, распростерши белые крыла, нас пропасть на тумане подняла. И мы лежим с тобой не на постели, а на тумане, нас держащем еле. Я — призрак. Я уже не разобьюсь. Но ты — живая. За тебя боюсь. Вновь кружит ворон с траурным отливом и ждет свежинки — как на поле битв. Последняя попытка стать счастливым, последняя попытка полюбить. 1986 Петрозаводск

«Надо бы поскупее…»

Надо бы поскупее даже на выдох и вдох — тогда, может быть, эпопея ляжет строках в четырех. Надо бы пощедрее, погромче, как выкрик «За мной!», покрепче, поплощаднее — площадью с шар земной. Завидую мощи пространства, спрессованной словом в пласты, но краткость — сестра бесталантства, когда она от пустоты. Не всякая сжатость бесценна. Рифмованный жмых жесткотел, и чье-то квадратное сено, будь лошадью — я бы не ел. Мне нравится сено охапками, с еще не просохшей росой, с брусникой, с грибными шляпками, подрезанными косой. Все нежности с формой — телячьи, эпоху бы в ритм ввалить, ее разодрать, как тельняшку отчаянно рвет инвалид! Вместить ли чепцу и салопу с другим старомодным тряпьем божественную растрепу, которую жизнью зовем? Ремесленный вкус — не искусство. Великий читатель поймет и прелесть отсутствия вкуса, и великолепье длиннот. 1986