Око Марены
Шрифт:
Что-то шевельнулось в сердце князя, что-то пыталось всплыть из глубин памяти, но никак не могло.
– Да это же белая ворона, – ахнул Минька. – Я за всю жизнь ни разу их не встречал. Смотрите, она ж к нам летит! – восторженно закричал он совсем по-детски.
Ворона действительно летела прямо на них. Ей оставался какой-то метр, когда она резко повернула вправо.
– Вот это да! – подпрыгнул за ней следом Минька, пытаясь поймать птицу и едва не сбив князя. – Вот это… – он не договорил, как-то странно осекшись на полуслове.
Потом он повернулся к остальным. Вид у него был удивленный и чуточку даже растерянный, а из плеча у него торчала стрела. Он наклонил голову набок, будто прислушиваясь к своим ощущениям, и сказал жалобно:
– Больно, – тут же рухнув навзничь.
– Убью, – орал во всю глотку воевода, бессильно наблюдая, как из чащобы деревьев, росших у противоположного берега, выезжают, тут же пуская коней в галоп, с десяток всадников.
– Да что же это?! – чуть не плакал он. – Среди бела дня, среди бела дня.
Последнее обстоятельство почему-то было для Вячеслава обиднее всего.
Прыгнувшие вместе с лошадьми в воду дружинники довольно скоро попали на чужой берег, но всадников уже и след простыл.
– Вспомнил! – произнес князь. Только сейчас он вспомнил, какой именно подарок ему обещал старый неразговорчивый мертвый волхв. «Хугин предупредит тебя о любой опасности и беде. Ты его сразу узнаешь, – всплыли в его памяти слова мертвого волхва,пожелавшего остаться безымянным. – Ну, узнал я его, и даже вспомнил, откуда слышал это имя, а что толку. И вообще, кто же так предупреждает – за пару секунд? И какой смысл от такого предупреждения?»
Но тут же его что-то будто кольнуло. Смысл. Точно, смысл был. «Если бы Минька не прыгнул за Хугином; то эта стрела попала бы… в меня… Это же… моя стрела… Ах он гад летучий! Это же он Миньку под мою стрелу подставил. Ну, спасибо тебе, волхв безымянный. Удружил с подарочком. Что же получается – пока этот Хугин всех моих друзей под мне предназначенное не подставит – не успокоится? Так, выходит? Ну, ничего себе. Если и все другие дары из той же серии, то нам такие дары…»
Он, даже не додумав до конца, принялся зло стаскивать с пальца перстень. Тот не снимался. Константин потянул сильнее и вдруг…
«Он меняет цвет, и чем сильнее яд, тем темнее будет камень», – князь даже вздрогнул, будто это произнесли-прокричали ему прямо в ухо. Растолкав всех, он метнулся к Миньке. Стрелу уже вытащили из тела. Не долго думая, князь прижал ее наконечник прямо к темно-красному камню своего перстня и с ужасом увидел, как тот начинает понемногу темнеть, постепенно превращаясь в светло-синий.
– Фу-у, – с некоторым облегчением вздохнул он еще через несколько секунд, поняв, что дальше тот свой цвет менять не станет.
– А ну-ка, – отодвинул он усатого дружинника с чистой тряпицей в руке. – Потом перевяжешь. – И, опустившись на колени, припал губами к ране.
Отсасывал Константин кровь, поминутно сплевывая ее, довольно-таки долго. Наконец решил, что хватит. Он встал, заметив, как недоуменно, а некоторые и с откровенным страхом в глазах, смотрят на него, неловко вытер с губ остатки крови и пояснил:
– Стрела отравлена. А теперь ладью! – рявкнул он что есть мочи. – Живо!
Не прошло и пятнадцати минут, как узкая небольшая ладья с хищно изогнутым резным носом не плыла – летела по Проне. Десять пар весел выжимали из себя все, что могли.
– Как мыслишь – дотянем? – чуть ли не через каждые десять минут спрашивал Славка.
Губы его дрожали, а сам он был весь белый как полотно.
– Должны, – терпеливо отвечал на каждый его вопрос Константин. – Лишь бы Доброгнева на месте была.
До Рязани оставалось плыть еще верст десять-пятнадцать, когда Константин ощутил странный запах. Некоторое время он не мог осознать, в чем дело и что именно его так встревожило. Затем понял – это был запах дыма.
Костров поблизости никто вроде бы не разводил, да и не пахнут они так. Их дым всегда имел приятный аромат тепла, уюта, чего-то жилого и домашнего. Константину ли, как старому, еще по прошлой жизни, любителю походов, не знать, как пахнет костер. А в этом запахе не было мира и доброты. Скорее в нем присутствовала тревога и беда, горе и разорение. Так несет от больших пожарищ, едко отдающих сожженными человеческими телами.
Заиграли желваки на скулах невозмутимого Юрка, сидевшего за гребца на почетной носовой скамье. Охотник казался невозмутим, как и прежде, и только побелевшие костяшки пальцев, вцепившихся в весла, выдавали его внутреннее напряжение. Забеспокоились и отец Николай с Вячеславом, суетливо закрутили головами по сторонам остальные гребцы, не понимая, что происходит.
Последние минуты перед поворотом растянулись для сидящих в ладье чуть ли не в вечность. Константина вообще почти трясло. Он так и оставался стоять на носу лодки, продолжая напряженно всматриваться туда, где сейчас, вот-вот, должны выплыть навстречу им высокие купола трех каменных рязанских храмов: Бориса и Глеба, служивших усыпальницей для княжеской фамилии, а также Успенский и Спасский. И вот, наконец, показались кресты с куполами, и взору плывущих открылась сама Рязань… лежащая в руинах.
Глава 17
Печальный сказ
Широко, необозримо,
Грозной тучею сплошной,
Дым за дымом, бездна дыма
Тяготеет над землей…
У города не было ни стен, ни башен, ни ворот. Вместо них – только головешки и обугленные бревна. Из-за этого вся Рязань сразу стала казаться беззащитной и какой-то осиротевшей.
Впрочем, ныне это громкое слово – вся Рязань – относилось разве что к трем высившимся в самой середине большой кучи золы, пепла и дымящихся углей храмам, которые только потому и уцелели, что были выстроены из камня. Пострадал лишь их цвет. Некогда выложенные белым известняком, сейчас они имели скорее пепельно-серый цвет, а с некоторых сторон и вовсе преобладали черные оттенки.
Все разом повскакивали со своих мест и смотрели во все глаза на огромное пепелище, образовавшееся на месте бывшей столицы Рязанского княжества. Смотрели долго и скорбно, пока наконец общую траурную тишину не прервал хриплый княжеский голос:
– Смотри, воевода, на порядок, тобой обещанный! Внимательнее гляди, не упусти ничего! Это и есть твой сплав молодости с опытом?!
Лицо Вячеслава, и без того бледное, побелело как мел. Он открыл было рот, но какой-то твердый комок, стоящий в горле, мешал произнести хоть слово. Да и не было у него таких слов, чтоб оправдаться перед Константином, равно как не было для этого ни малейшего желания.