Око силы. Четвертая трилогия
Шрифт:
Иван Павлович Товстуха наклонился, что-то быстро зашептал. Нарком помотал головой.
— Нет! По телефону революции не делаются. А если отключат, провода перережут? Буду сидеть здесь, как Временное правительство в Зимнем? И так уже под конвоем хожу по милости некоторых товарищей.
Поручик, находившийся тут же, в приемной, воспринял начальственное ворчание, как вполне заслуженную похвалу. За эти несколько часов он сделал, что мог. Этаж, где находился сталинский кабинет, безжалостно очищен от посторонних и перекрыт караулами, пароль меняется каждый час, для поездок Предреввоенсовета приготовлены два одинаковых авто со шторками на окнах. Сталин отнесся к новшествам с плохо скрываемым гневом, но все-таки обещал потерпеть до завтра. Семен, однако, ничуть не успокоился. Поездка в хорошо охраняемую Главную Крепость представлялась единственным выходом.
— А вот скажите, товарищ Тулак, — сталинский палец метнулся в сторону стола, за которым сидел помощник. — Что будет, если после моего отъезда кто-то из здешних негодяев захочет взбунтовать РККА?
Поручик встал.
— Надо отключить все телефоны, товарищ Сталин. Для верности — вывести из строя узел связи. Потом починим.
Нарком блеснул желтыми глазами:
— Правильно мыслите! Отключать всю связь не станем, но…
Договорить не успел. Приоткрылась дверь, в щель заглянул молодой парень в новенькой форме с синей кавалерийской нашивкой на рукаве. Один маленький кубик — отделенный.
— Разрешите?
Сталин кивнул. Кавалерист перешагнул порог, стал по стойке «смирно».
— Товарищ Председатель Высшего Революционного Военного Совета! Прибыл курьер от товарища Муралова с пакетом. Пароль назвал правильный, табельное оружие сдал. Прикажете впустить?
Поручик удовлетворенно вздохнул. Хоть какой-то порядок!
— Пакет? — сталинские брови взлетели вверх. — А, помню. Пусть войдет!
Повернулся к помощнику и внезапно подмигнул:
— Как видите, товарищ Тулак, армией можно управлять и с помощью пакетов. Может быть, конфискуем все чернильницы?
Ответить поручик не успел — курьер уже стоял в дверях. Новенькая форма, нашивка ротного на рукаве, кожаный портфель под мышкой, короткая стрижка — и очки в тяжелой роговой оправе. Семен понимающе усмехнулся. Штабной, не спутаешь!
«Штабной» лихо щелкнул каблуками, поставил портфель на паркет.
— Здравия желаю!..
Правая рука дернулась, взлетая к козырьку. Поручик мельком отметил маленькую странность — отдавать честь курьер явно не приучен. Подобным образом козыряют штатские, пытаясь изобразить фронтовую лихость. Именно таким остался на фотографиях принимающий парады…
Очки с негромким стуком упали на паркет.
…Троцкий!
Семен Тулак успел вскочить, но пуля сбила с ног, отбросив к стене. Следующая досталась Товстухе. Сталинский помощник схватился за грудь, пошатнулся…
— Блюмкин, сволочь, — негромко, без всякого выражения проговорил Сталин и посмотрел убийце в глаза.
Толстые красные губы Не-Мертвого дернулись в злобной усмешке.
— Это тебе за Льва Давыдовича, Гуталин!..
Выстрел, выстрел, выстрел…
Теперь поручик мог видеть лишь белый потолок. Боли не было, только холод и неимоверная слабость. Мысли ушли, оставив гулкую, звенящую пустоту. На какой-то миг мир закрыла ухмыляющаяся физиономия Блюмкина, мелькнул черный вороненый ствол…
Тишина…
* * *
…Подернутая сизым туманом вечерняя степь. Серые поздние сумерки, холодная замерзшая грязь. Кровавый закат.
Черные всадники уже совсем рядом — огромные, беззвучные, неостановимые, как и летящая за ними Смерть.
«…Эскадрон по коням, да забыли про меня. Им осталась доля да казачья воля…»
Поручик вскинул карабин, но тут же понял — выстрелить не сможет. Оружие налилось свинцом, непривычная тяжесть валила с ног, не давая даже взглянуть в сторону врага. Он опустился на колено, упал. Попытался привстать…
Поздно! Воздух рассекли черные клинки. Поручик затаил дыхание, но внезапно почувствовал, как радостно дернулась сердце.
Погоны!
Это же свои! Свои!..
— Стойте! — выдохнул он. — Господа, я офицер Вооруженных сил Юга России. Я — поручик Семен Мерсье, я был в Ледяном походе с генералом Покровским! Я свой, свой, свой!..
Клинки на малый миг дрогнули, но затем вновь взвились в воздух.
— Не тому богу ты молился, поручик, — вздохнула падающая с небес тьма.
«Будет дождь холодный, будет дождь холодный, будет дождь холодный мои кости обмывать…»
7
Зотова, отложив в сторону, карандаш, скользнула взглядом по исписанной странице. Поморщилась, в сторону отложила. Работать приходилось здесь же, на топчане, отчего почерк, и без того скверный, превращался в безобразные каракули. Кто такое читать будет?
Ответ бывший замкомэск уже знала. Будут! Только не сегодня, а после, когда ее труп в бочке с бензином сожгут, как Фани Каплан, Николаем Луниным помянутую. Всякое лыко в строку станет, что ни напиши. Даже если с Кутеповым разъяснится, всего прочего за глаза хватит. Дворянка? В Сеньгаозеро ездила? С Василием Касимовым знакомство водила? С Симой Дерябиной? С Вырыпаевым? С Родионом Геннадьевичем? С белым офицером Арцеуловым?
Ольга встала, морщась от боли, поглядела в зарешеченную синеву за окном. Хорошо если сразу шлепнут, не станут в мешок с дроблеными костями превращать. Может, и ждать не стоит? Первому, кто порог переступит, в горло вцепиться, чтобы только мертвой зубы разжали…
Обо всем прочем старалась не думать. Ни о Наташке Четвертак, ни о Ларисе, будь она проклята, Михайловне, ни о Маруське, подруге лучшей. Что толку? Все они там, за решетками. Не спасти, не отомстить.
Дрогнуло сердце…
За дверью, по коридору — шаги. Целой толпой идут, чуть ли не взводом.
Зотова, поправив измаранную в крови блузку, застегнула ворот, отряхнула грязь с юбки, провела гребенкой по подросшим за последние месяцы волосам. Обернулась к двери — как раз вовремя, чтобы гостя встретить.
— Пошли, Зотова! — процедил сквозь зубы Иван Москвин. — Сейчас за все ответишь, гадина белогвардейская.
В горло не вцепилась. Пошла. Сперва коридором, после лестницей, затем пыльным двором. Охрана спереди и сзади, белесый Москвин в левое ухо дышит.
— Значит, ты и с Блюмкиным знакома была? Ох, поздно мы бумаги подняли! Какая ж ты сволочь, Зотова!..