Око Силы. Трилогия. 1937 -1938 годы
Шрифт:
Лу между тем боролась с примусом, который то совсем не желал гореть, то вспыхивал ярким пламенем, начиная угрожающе шипеть. Готовить приходилось тут же – в большом помещении под крышей, служившем и жилищем, и мастерской. Картины, в подрамниках и без, были расставлены вдоль покрытых облупившейся краской стен.
– Люба! Вы совершенно напрасно утруждаете себя. Я и сам могу приготовить не хуже.
– Это моя работа. Я ведь патронажная сестра, мне за это платят...
«Патронажной сестрой» Люба Бенкендорф работала уже третий день. Конечно, в районной больнице, где она якобы служила, такой должности не было и в помине, но дотошная Лу вспомнила, что читала о подобном в одном американском журнале.
– Готово! – сообщила она не без гордости. – Даже не пересолила.
– Все! Отправляйтесь домой! – художник закусил губу и медленно сел на топчан. – Вы и так потратили на меня уйму времени, а вам еще в пригород ехать...
Легенда Лу была проста – девушка из провинции, закончившая курсы медсестер и случайно, из-за болезни тетки, жившей в Столице и нуждавшейся в уходе, оказавшаяся в большом городе.
Люба хотела снять белый халат, но вовремя вспомнила, что здешние сестры милосердия, именовавшиеся жутким словом «медсестры», надевают пальто прямо поверх халата. С точки зрения гигиены это было совершенно недопустимо, и девушке приходилось стирать халат каждый вечер. Еще хуже оказались медицинские принадлежности местного производства. Вид здешних шприцов вызывал ужас, посему Лу решила пользоваться своими, понадеявшись, что художник не заметит разницы.
– Вячеслав Константинович! Можно я еще минуту побуду? Хочу на ваши картины взглянуть.
Картины были хороши. Люба, успевшая сдать экстерном за два курса искусствоведческого отделения в университете Сент-Алекса, была вначале удивлена, а затем пришла в восторг. Особенно поражали краски, их сочетание порой восхищало, а порой и пугало.
Художник бледно улыбнулся и покачал головой, явно не одобряя подобного интереса:
– Люба! Вы бы лучше в Третьяковку сходили!..
– Я была. Мне не очень понравилось.
Это была чистая правда. Лу зашла в музей, но повидать человека, которому должна была передать письмо, не удалось – тот бы арестован еще в прошлом году. Девушка честно обошла залы, но «реалисты» навевали скуку, «советское» искусство же просто смешило. Восхитили иконы, но, когда девушка увидела Владимирскую Богоматерь, с которой сорвали ризу и распяли на бледно выкрашенной стене, ей стало не по себе.
– Вам учиться надо! – продолжал художник. – Вы девушка умная, талантливая, но семь классов – это мало, поверьте...
Люба покорно вздохнула. Выдерживать роль недоучившейся сестры милосердия стоило немалых трудов. Все время приходилось сдерживаться, чтобы не заговорить по-французски.
– Мне нравятся ваши картины, Вячеслав Константинович. В Третьяковке таких нет.
– Помилуйте! – Стрешнев с трудом встал и принялся за кашу. – Ну чем они вам нравятся?
– Краски, – не задумываясь ответила Лу. – Контрасты цвета. Рокуэлл Кент и Рерих тоже пытались, но у вас...
Она осеклась. Художник смотрел на нее во все глаза, забыв о стынущем обеде.
– Люба! В Советском Союзе нет ни одной картины Рокуэлла Кента! Откуда вы...
– А из журнала ихнего, – храбро пояснила Лу. – У нас одна больная приносила. Там по-американски все, но картинки я посмотрела.
Девушка искоса поглядела на больного. Поверил?
– А вы наблюдательны, Люба. К сожалению, в нашем родном отечестве до сих пор в ходу незабвенные традиции Академии Художеств. Я-то что, но вот Филонов, не мне чета... Иногда кажется, что приходится разговаривать с глухонемыми...
– Вы ешьте, Вячеслав Константинович! Остынет.
Пора было уходить – слишком долгие визиты «медсестры» могли вызвать подозрение у наблюдательных соседей. Внезапно в дверь постучали.
– Странно, – молвил художник. – Кто бы это? Откройте, будьте добры...
На пороге стоял невысокий широкоплечий мужчина в дорогом ратиновом пальто и модной темной шляпе. На загорелом лице остро светились небольшие серые глаза.
– Добрый вечер! Мне Славу... Он здесь?
– Да... – растерялась Лу. – Проходите, пожалуйста...
– Спасибо.
Гость снял шляпу. Он оказался коротко, по-военному подстрижен, на виске белел небольшой шрам.
– Вы ко мне? – послышался голос Стрешнева, и тут же прозвучало удивленное и немного испуганное: – Володя?!
– А ты кого ждал?
Гость ворвался в комнату, схватил художника за плечи и крепко обнял.
– Славка! Чего болеешь? Ты это брось!
– Ерунда, ерунда, поправлюсь...
Художник говорил явно не думая, автоматически. Глаза не отрывались от лица гостя:
– Володя... Ты... жив?
– Нет, помер! – рассмеялся тот. – И с чего это меня все хоронить стали? Я тебе продуктов притащил, чтоб апельсины лопал и лимонами закусывал. Какие тебе лекарства нужны?
– Вот! – художник с улыбкой посмотрел на девушку. – Меня лечат. Познакомьтесь: Люба Баулина, медсестра из нашей районной, а по совместительству – мой ангел-хранитель. А это мой старый друг Володя...
– ...Синицын, – быстро произнес гость.
– Да-да, Володя Синицын...
Рука гостя оказалась твердой и сильной. Их глаза встретились, и Лу вдруг совершенно ясно поняла, что старый друг Стрешнева такой же Синицын, как она – Баулина.
Пора было уходить. Девушка с трудом переборола искушение подождать минуту-другую под дверью и послушать, о чем пойдет разговор. Кажется, у ее подопечного имелись весьма интересные знакомые.
Добравшись до метро, Лу проехала две станции в обратную сторону, а затем пересела в нужный поезд. Предосторожность казалась лишней, но «домой», в убежище, скрытое за стенами старого завода, девушка не торопилась. Она уже знала, что нынешний вечер будет под стать прошлому. Брат и Джон разойдутся по разным комнатам...