Око Силы. Трилогия. 1937 -1938 годы
Шрифт:
Они гуляли в тот день по тихому скверу, куда совсем недавно был перенесен памятник Гоголю. Терапевт язвил по поводу нового монумента, чугунного болвана, установленного на бульваре на страх прохожим, а затем внезапно предложил Юрию помочь ему разобраться в одном давнем и весьма запутанном деле.
Как выяснилось, Терапевт отчего-то заинтересовался историей Иисуса Христа. Он был вообще человек неожиданный, посему Юрий не особо удивился, решив что его друг тоже старается отвлечься, занявшись очередной «вечной темой». В обычных библиотеках читать было нечего. Ренана, Штрауса и менее известного Никольского Терапевт одолел еще в студенческой молодости и теперь просил найти ему что-нибудь посолиднее. Особенно интересовали его мифы о Пилате и, что совсем уже странно, об Иуде.
Дело было нетрудным. В Румянцевке Юрий быстро выписал полдюжины книг, но хотелось найти что-либо в самом деле уникальное, редкое. И вот однажды, в Публичной исторической библиотеке, которая теперь почему-то называлась «имени РСФСР», Орловский наткнулся на редкую брошюру на немецком. Это было именно то, что интересовало Терапевта – история Понтия Пилата, совершенно лишенная научной ценности, зато оснащенная мощным мифологическим антуражем, включая царское происхождение Прокуратора Золотое Копье, его астральную сущность и последующее вознесение к звездам.
Беда была в том, что немецким Терапевт не владел. Юрий охотно взялся перевести и законспектировать текст, благо работать было легко и приятно. Местами, где автор особенно увлекался, Орловский не удерживался от хохота, удивляя строгих посетителей библиотеки.
В тот вечер лил дождь, он опаздывал, и Ника, у которой к тому времени уже имелся ключ от флигеля, ждала в его комнатке, разглядывая лежавшие на столе книги. На беду Юрий оставил там несколько страничек конспекта. Когда он наконец вернулся, то услышал удивленное: «Орфей! Так ты, оказывается, пишешь про Христа и Пилата?»
Бес дернул сказать «да». В конце концов, это было безобиднее, чем поведать правду. Поскольку текст про Пилата мало напоминал науку, Ника решила, что он покусился на роман. Пришлось признать и это.
Терапевт долго смеялся, посоветовав ему пересказывать Нике некоторые их беседы. Юрий так и делал, обещая показать уже готовый текст позже, когда книга будет написана. Ника торопила его, уверяя, что роман можно будет напечатать, что у нее имеются какие-то связи в туманном мире литераторов... Орловский чувствовал себя последним обманщиком, но приходилось лишь кивать. К этому времени он взялся вновь за книгу, и подробности интриги Санхеддрина против галилеянина Иешуа Га-Ноцри оставил на суд Терапевту.
...После собрания в Музее, Орловский занялся бумагами. Железная печурка приняла в свое чрево письма, старые конспекты, записи. В огонь пошли и черновики выписок, сделанных для Терапевта...
Ника появилась неожиданно, когда в огонь легла очередная связка бумаг. Она ахнула, и прежде чем Юрий успел сообразить, что происходит, вырвала у него из рук несколько уцелевших листков. На беду – как раз выписки по Пилату...
– Ты сжег! Ты сжег роман?!
В ее глазах плавал ужас, и Юрию тоже стало страшно. Он растерялся, не успев придумать что-либо путное, хотя бы что палит черновики, а роман благополучно спрятан. Ника плакала, собирала обгорелые листки...
– Ты болен, болен, я знаю! Они довели тебя!..
Она кричала что-то нелепое, жалкое, и Орловскому стало казаться, что он и в самом деле уничтожил свое творение, любимое, выстраданное. Потом она успокоилась, заговорив о том, что помнит его рассказы, и книгу можно будет восстановить, но сначала Юрию надо подлечиться, а во всем виновата она, вовремя не увидевшая, не спасшая его...
О неизбежном аресте он так и не решился сказать...
Шум за окнами усиливался, гудели тяжелые тракторные моторы. Орловский не реагировал. Что можно было сделать?..
– Разрешите?
Кажется, он даже не услыхал стука в дверь. Юрий нехотя приподнялся с койки...
...Гость был высок, широкоплеч, в длинной серой шинели с саперными петлицами. Красивое лицо портила кожа, красная, словно обгоревшая, набухшая темной кровью. На шинели Юрий заметил ромбы с саперными эмблемами и широкую нарукавную нашивку.
– Добрый день! Я кажется, помешал?
Улыбка показалась приятной, но какой-то напряженной. Странные глаза – светлые, застывшие. Внезапно в памяти всплыло: подземелье, мертвоглазые палачи в черных кожанках...
– Садитесь, товарищ комбриг. Чем могу?
– Можете, Юрий Петрович...
По его тону стало ясно, что речь пойдет вовсе не о ревизии оборонительных сооружений.
– С кем имею честь?
Снова улыбка, но уже другая, похожая на оскал. Бесцветные глаза блеснули:
– Майор госбезопасности Волков. По армейским меркам – комбриг. Я пришел задать вам несколько вопросов. Вернее, всего один...
Вот как? А почему этот краснолицый не обратился к Ежову? Но ведь госбезопасность, НКГБ, сейчас, кажется, отдельный наркомат? Так-так! Покушение в Тушино, истребители, атакующие «Сталинский маршрут»...
– А почему вы думаете, гражданин майор госбезопасности, что я вам отвечу?
– Ну вы же разумный человек! – широкие плечи приподнялись и снова опустились. – Зачем вам ссориться с нашим ведомством? Вы ведь уже слегка знакомы с моими ребятами, правда?
Юрий понял – краснолицый намекал на подземелье! Нелюди с мертвыми глазами, уволакивающие жертвы в мертвую темноту...
– Итак, вопрос: собирается ли Андрей Крапивин, он же Анх, кна-гэгхэн чугов, передать Агасферу «мэви-идхэ»?
– Агасферу? – удивился Орловский.
– Простите, Юрий Петрович. Товарищу Иванову. Это его старая партийная кличка, еще с гражданской... Итак?
Партийная кличка показалась странной, но еще более удивило то, что Волков назвал дхаров «чугами». Так их именовали только враги.
– Вы так не любите дхаров, гражданин майор госбезопасности?
– Чугов? – в свою очередь удивился комбриг. – Признаться, не люблю. Впрочем, их время миновало. Теперь это просто лесные выродки, которые пытаются еще кусаться. Но я не слышу ответа.