Око Силы. Трилогия. 1991 -1992 годы
Шрифт:
Плотников по-прежнему пребывал в нетях. Его отец, до которого Николай с немалым трудом дозвонился, сообщил, что у его отпрыска все в порядке, и даже передал Лунину привет, однако все это говорилось таким тоном, что Келюс поспешил распрощаться.
В раскаленной летним солнцем Столице делать было совершенно нечего, ехать некуда, и Келюс делил время между перечитыванием пыльных томов семейной библиотеки и разбором своих записей, касавшихся партийного архива. Почти каждый день он навещал Лиду. Пару раз они гуляли по парку, Николай катил коляску, в которой сидела девушка, а Лида время от времени пыталась работать. Теперь ее рисунки стали совсем другими. Абстракции, столь восхищавшие Келюса во время посещения выставки на Малой Грузинской, исчезли. Девушка рисовала парк, увядшие от жары листья на ветвях и белесую гладь пруда. Рука плохо слушалась, рисунки получались так себе, но Николай хвалил все подряд, хорошо, впрочем, понимая, что слова едва ли способны обмануть больную.
Этим вечером Лунину не спалось. Он даже удивился: бессонница, столь часто мучившая его прежде, исчезла, и первая ночь без сна почему-то сразу же настроила на тревожный лад. Келюс пытался читать, не смог, попытался выключить свет и уснуть, но темнота огромной комнаты внезапно испугала. Он включил лампу, выругав себя за трусость, но свет тушить не стал, а отправился в кухню и включил чайник. Впрочем, чаю совершенно не хотелось. Николай дождался, пока чайник закипит, выключил его и закурил, глядя в темное окно и слушая, как медленно стихает шипение кипящей воды.
Внезапно погас свет. Старый выключатель время от времени позволял себе такие шутки, и Лунин ничуть не удивился. Он решил не суетиться и посидеть в темноте, благо поднявшаяся луна, пробиваясь через листья высоких кленов, бросала сквозь оконное стекло неровный колеблющийся свет. Вдруг Николай почувствовал, как недвижный воздух шелохнулся. Он повернулся и обомлел – рядом с ним за столом сидел Фрол. Дхар был в той же куртке, в которой они виделись последний раз, в тех же старых джинсах, только глаза стали почему-то серьезными и очень грустными и на подбородке выросла короткая жесткая бородка.
– Ну, и напугал ты меня, бином! – выдохнул Келюс, в первую секунду даже не подумав, каким образом его приятель мог оказаться среди ночи у него на кухне. Он лишь машинально отметил, что Фрол сидит на том же месте, где и обычно. Лунин хотел спросить, отчего тому не спится ночью, но тут до него, наконец, дошло.
– Фроат, это ты? – с трудом выговорил он. – Откуда?!
– Убили меня, Француз, – равнодушным, немного печальным голосом ответил тот. – Зашел проститься...
– Что?
Как всегда в случае чего-то из ряду вон выходящего, у Николая появилось странное чувство нереальности происходящего. Этого не было. Этого не могло быть!
– Сиплый убил, – тем же странно-равнодушным тоном ответил Фрол, – узнал я его...
– Кто... кто он? – заторопился Николай, все еще не веря.
Фрол покачал головой.
– Не скажу, поздно уже. Самому тебе придется... Рад, что ты выздоровел, – в голосе дхара появилось что-то, привычное, живое. – Я ведь тебе, елы, так и не смог помочь. А скантр я все-таки уничтожил!
В недвижных, застывших глазах мелькнула тень гордости.
– Да расскажи толком! – закричал Келюс, все еще надеясь, что дхар сейчас рассмеется и признается в каком-то невероятном розыгрыше. Но Фрол вновь покачал головой и вдруг посмотрел Николаю прямо в глаза.
– На тебе знак дхаров, ты сможешь меня заменить... Ну, прощай, Француз. Вспоминай иногда...
– Фрол! Фроат! – крикнул Николай, но внезапно пронесся легкий порыв ветра, и все исчезло. Лунин вскочил, зачем-то бросился к входной двери, распахнул ее, долго смотрел на лестничную площадку, где было пусто и тихо. Наконец, закрыв дверь, без сил опустился прямо на пол. Он пытался думать о какой-то невероятной галлюцинации, о психическом осложнении после болезни, но рассудок подсказывал, что искать отговорки бесполезно. Его друга – спокойного, храброго, преданного Фрола – больше нет. По лицу Николая текли слезы, он не замечал их и только удивлялся, почему на губах внезапно появилась соль.
...Когда рассвело, Келюс заставил себя встать, умыться и сварить кофе. Делал он это автоматически, ни о чем не думая, даже не замечая, как горячий черный напиток обжигает горло. Внезапно зазвонил телефон. Николай вскочил, уронив чашку на пол, бросился к аппарату, схватил трубку все еще надеясь, что звонит Фрол и виденное ночью – просто бред. Но голос в трубке был женский. Его долго звали по имени, пока Николай наконец не узнал Лиду.
– Да, – наконец отозвался он, – слушаю...
– Келюс... Николай!.. – голос в трубке сорвался на плач. – Тут... тут что-то случилось, приезжай...
Ему долго не открывали. Николай подумал было, что родители, как всегда, куда-то уехали, а бедная девушка возится с инвалидной коляской, но внезапно дверь отворилась. Николай не поверил своим глазам: перед ним стояла Лида. Стояла неровно, опираясь на алюминиевую лыжную палку, но она все же стояла...
– Лида? Ты...Ты...
– Да, – со странным спокойствием ответила художница. – Извини, очень нервничала, когда звонила... Заходи, Николай. Случилось что-то страшное...
Лида, закрыв дверь, неловко, но достаточно уверенно прошла по коридору в свою комнату. Келюс попытался помочь, но девушка коротким жестом отстранила его и, дойдя до кресла, медленно села и отложила палку.
– Сейчас... минутку. Я все расскажу... Думала, сердце не выдержит...
– Не спеши, – как можно мягче попросил Лунин, чувствуя, что торопиться и вправду уже некуда. Художница кивнула, закрыла глаза.
– Можешь считать меня сумасшедшей, Николай. Я, кажется, действительно спятила... Но все равно расскажу! Этой ночью меня будто что-то толкнуло, я проснулась...
Лида принимала целую жменю различных таблеток, предписанных эскулапами, и засыпала сразу, без сновидений. Но этой ночью она вдруг почувствовала, что в глаза бьет свет. Проснувшись, девушка в первые секунды не могла понять, что происходит. В комнате было темно, ни одна лампа не горела, но откуда-то со стены лились яркие солнечные лучи. Вначале ей пришла в голову нелепая мысль, что в стене почему-то прорубили окно, но тут же сообразила, что на улице ночь, никакого окна в стене не было и нет, а свет идет из картины, висевшей как раз напротив кровати. Это был пейзаж, подаренный когда-то Фролом.
Присмотревшись, Лида поняла, что картина стала объемной, и девушке подумалось, она все-таки спит и видит окно, но не на улицу, а куда-то в другой мир. Но все, за исключением странной картины, было слишком по-настоящему. Художнице показалось, что рама выросла в размерах, и перед ней не окно, а целый проем в стене, ведущий в сосновый лес и даже почувствовала легкое дуновение ветерка, принесшего еле заметный аромат хвои. Лида поняла, что свет не дневной, а скорее вечерний. Впрочем, на картине и был изображен вечер. Она стала понемногу успокаиваться, успев подумать, что сон не так уже плох, а Фрол и в самом деле замечательный художник. Но тут картина потеряла недвижность. Вновь повеял ветер, верхушки сосен еле заметно дрогнули, облачко на небе неторопливо снялось с места, и до ее слуха донеся шорох вечернего леса. Лида почти не удивилась, когда на дороге появился человек в куртке, с небольшим рюкзаком за плечами. Она сразу узнала Фрола и даже улыбнулась. Дхар шел быстро, приближаясь к переднему краю картины. Лида даже заметила под подбородком Фроата небольшую бородку, которую он никогда на ее памяти не носил. Она почти успокоилась и решила позвать Фрол, но внезапно он остановился, замер. Откуда-то из-за деревьев появилась огромная черная собака, дхар резко обернулся, взмахнул рукой, девушка услыхала негромкий злобный визг...