Окраина. Дилогия
Шрифт:
– Овдовела я через пять месяцев и тринадцать дней после свадьбы, – едва слышно сказала черноволосая девочка. – Он был веселый. Можете не верить, но меня любил безумно. Ухаживал – цветы, конфеты, игрушки мягкие. Настойчивый. Мы вместе учились в колледже. «Менеджмент турбизнеса». Я школу коекак домучила по причине собственной мерзостности характера. Он тусовался, в армию сходил – комиссовали. Слабоват характером был мальчик. Но меня любил как сумасшедший. Абздольц, купилась я на те красивые подходы, веселье и прочие фишки. Он добрый был, симпатичный. Ну и втюрилась, лахудра неполноценная. Вместе жили. Он клялся, что умным и правильным, прямо как ВинниПух, будет. Свадьбу в начале лета сыграли. Я была в платье «голубой бриллиант». Говорили: очуметь, до чего хороша. Принцесса. И я чумела. Гуляли. Он и мне, и родителям клялся,
Андрей понимал. Парень любил. Искренне. Носил на руках, таскал цветы и ярких пушистых мишек. Работал водителем на фирме ландшафтного благоустройства и еще подрабатывал. Квартира была, денег на клубы и пикники с шашлыками хватало. Еще кредит взял на чужое имя. Новая техника, ноут, телевизор во всю стену, кабельное ТВ и диски новые каждый день. Жена молодая – любимая. Вот только слабоват парнишка был в коленках. Еще в школе жизнь пресноватой казалась. И раскрасить ее оказалось легко. Травку курил, выпивал, нюхал. «Приходов» посильнее хотелось. И пришелприлетел в аккуратном шприце героинискуситель. В армии – залет с «баяном». Отчислили, отец дело замял. Потом еще залет и еще. Курс дорогого лечения. Повторный курс. Вроде отцепилась «гертруда». Учеба. Любовь – сильное средство. Семья, работа и учеба. Даже о детях задумывались. Мариэтта была не против. Ей нравилось дом строить. Хотя и не совсем получалось. Все мелькала «гертруда» – то за спиной, то на улице проскользнет, то в толпе друзейприятелей. Вкрадчивую тварь шашлыками и буйным сексом не затмишь. Чистая химия в венах – это же без труда, сразу, только пожелайподдайся.
– Мы хорошо жили, – ожесточенно шептала Мариэтта. – Весело. На море съездили. Тряпки, музыка – денег хватало. Только иногда с деньгами облом приключался. Он не выдерживал – доза, две. «Чеки» я находила. Он ведь каждый раз случайно ширялся. Один раз. По поводу. Клялся, что последний раз. За меня цеплялся. Я вытягивала. Он же уже мой был. Любимый. Вместе легче. Гуляли мы красиво. Экспериментировали. Травка, групповой секс. Я не прочь была. В общем, даже нравилось, хотя ощущения абзац как размазываются. Да я бы, чтобы его отвлечь, сама бы девчонок приводила. Но ему вроде не нужно было. Меня он удовлетворял. Мальчики симпатичные у нас тусовались. Он не жадный был и не ревнивый. Вроде все для меня. Вместе выдумывали, лишь бы дальше от героина. Он меня любил. Клялся. И всетаки врал. Врал! Сволочь…
Она проснулась утром. Был выходной. А накануне повеселились. Голову ломило. Развороченная кровать. И его нет в постели. В туалете горел свет. Дверь старинная, массивная. Сразу поняла. Но не верила. Когда дверь вскрывали, села на кухне, сжалась. Все равно позвали. Он там сидел, ссутулившись, со спущенными штанами. Жгут на локте. Ложка и пустой «баян».
– И я стала пустая, – пробормотала Мариэтта, глядя в небо, подернувшееся первой вечерней дымкой. – Я видела, что он сдох, и не могла поверить. Он был теплый, хотя ноги уже окоченели. И трупные пятна на плечах. Вы видели когданибудь трупные пятна? Ну да, вы же все видели. «Скорая» уехала, менты еще не приперлись, когда приехали его родители. Он сидел на толчке, как последний лох, а мама села у его ног и плакала. И я была пустым местом. Я не могла ничего сказать. Я проспала. Я проспала человека, которого любила. Мне ничего не сказали. Никто ничего не сказал. Я была ничем. До сих пор не могу поверить, что он со мной так поступил. Накануне вечером обмолвился, что его с машиной подставили. Изза двухсоттрехсот баксов снова соскочил? Повод, опять повод. Ну не сволочь, а? Я его любила. Я любила это чучело, околевшее на толчке. Черт, и сейчас не могу поверить. Так любил он меня или нет?
Мариэтта со стоном повернулась на живот, уткнулась подбородком в локоть.
– Следствие для порядка открыли и закрыли. Героин оказался разбодяженным. Но это неважно. Он, мой муж, – это теплое тело в сортире, никому не был нужен. Только мне и родителям. Ну? Тупая история? Меня моя семья утешала. У меня есть семья, а вы как думали? Только что за абзацы меня утешать? Не знаю уж, какое горе положено по такому случаю, но я просто врубиться не могла. Почему он так? Ну полный клоун. Взять и меня кинуть. Какойто жмых маковый интереснее меня, да? Ну не могла я врубиться. Думаладумала
– Что ты ко мне с этим «гражданином начальником» прицепилась? – пробурчал Андрей. – Смотри, я взад на Мариэтту Тимуровну переключусь.
– Не нужно, – агент ФСПП Капчага всхлипнула. – Вы бы мне какнибудь свои соболезнования высказали, что ли?
– Я бы тебя по заднице ободряюще хлопнул, да ты взвоешь. – Андрей взял узкую ладошку девушки, осторожно сжал. – Соболезнования тебе уже на хрен не нужны. Выбралась, будешь жить долго и счастливо. Ты, Маня, полезный человек в команде. А то все уже в прошлом.
– Действительно. Хорош, Манька, переживать. Насчет кладбища тоже… в голову не бери. Разговоры с мертвецами обычное дело, – заверил прямолинейный Генка. – Помню, в горах мы шли. Видим, старик сидит…
Андрею очень хотелось остановить сей не вовремя оживший поток воспоминаний, но Генка и сам заткнулся на полуслове.
– Что?
– Вроде выползают.
– Давно пора.
Ждать все равно пришлось. Во дворе усадьбы собрался народ, барин чтото вещал, должно быть, отдавал последние указания. Охлобыстина тоже топталась во дворе, перед ней суетились и кланялись две девки. Никаких подозрительных мальчиков Андрей разглядеть не мог, правда, он единственный из агентов сейчас не был вооружен оптикой.
– Нравы дворянской усадьбы, – прокомментировал Генка. – Экскурсия крайне познавательная, да еще за счет ФСПП. Вот нам повезлото.
– Можешь свои пальцы не считать, а я за экскурсию явно переплатила, – пробурчала Мариэтта.
– Виноват. Я нынешний момент имею в виду.
– Нынешний еще ничего. Слушайте, а мне кажется, или они все за реку поглядывают?
– Ясно, поглядывают. Мы же туда убегли. Охлобыстина наши возможности не афиширует и правильно делает. Но как спокойно, сучка, держится. Между прочим, ей здесь не в учительской заседать. – Генка почесал биноклем нос. – Сдается мне, они сумерек ждут, дабы мы, то есть сербскотурецкие инсургенты, маневр не засекли. Маня, ты заметила, что на чердаке наблюдатель посажен?
– Офигеть, а я не пойму, почему они еще и вверх поглядывают.
– Так, дайте мне посмотреть, – приказал Андрей.
Мариэтта дернула губами, но смолчала, передала бинокль. Андрей мельком коснулся теплых пальцев и подумал, что девочкой для него она больше никогда не будет. Юная женщина, прожившая короткую, но совсем не безоблачную жизнь. Вдовушка. Но это абсолютно ничего не меняет. О работе нужно думать.
Двор усадьбы был виден плохо, но что происходит, и так понятно. Лошади уже утомились стоять запряженными. Большая часть дворовых разошлась. У коляски и двух возов остался барин, трое крепких мужиков, одетых подорожному. Госпожа Охлобыстина уселась на вынесенный из дома стул. Андрей рассматривал беглого завуча. Девятнадцатый век определенно пошел Нине Ниловне на пользу. Свежая, строгая дамочка в чудной шляпке; Андрей силился вспомнить: капотом она называется или капором? Сидит баба прямо, приглядывает за барином. Тот, сухонький, седоголовый, озабоченно прохаживается, притоптывая верховыми сапожками, то и дело вскидывает подзорную трубу, осматривает речную долину. Хм, кстати, антикварная вещица, почти пиратская.
Все както странно. До Москвы два шага, а здесь военное положение объявили изза троицы босых и частично выпоротых бродяг. Ну, это влияние «Фаты» – жизнь ощутимо отдает иллюзорностью. Возможно, для барина Москва расположена куда дальше, чем для агентов ФСПП. Мир, рожденный человеческими фантазиями, да еще и причудливо преломленными сдвинутой «Фатой». Впрочем, смерть и страдания здесь так же реальны, как в «Ноле». Интересно, полностью ли осознает Охлобыстина различия между реальностями? Или ей все равно? Черт, что же с ней самой делатьто?