Олег Рязанский

Лиманов Юрий Леонидович

Степан повторил запавшие в память строки:

О ветер-ветрило, зачем так тоскливо воешь? Зачем несёшь стрелы поганых на воинов моего лады?

В Киев прилетела весть о пленении князя. Горюет его старший двоюродный брат великий князь киевский Святослав. Он обращается к боярам и князьям, призывает объединиться, вспоминает великие походы прошлого,

печалится о том, что поражение Игоря поставило Русь в трудное положение. Поражение открыло Полю ворота, в обороне образовалась брешь, и в неё ринулись степные хищники.

Победитель, степной владыка хан Кончак предлагает Игорю союз. Его скрепляют женитьбой сына Игоря на дочери Кончака. Игорь вынужден согласиться, но одновременно он готовит побег. Тёмной ночью вместе с преданным ему степняком князь убегает. Возвращению Игоря рада вся Русская земля...

В дверь посольской избы постучали. Степан с трудом вернулся к действительности. Его волновала мысль, что кончается «Слово» странно, скороговоркой: будто конец сочинён не Певцом, а кем-то другим, в более поздние времена. Здесь крылась тайна...

Степан с неудовольствием крикнул:

— Кто там ещё? — лишь потом сообразив, что это может быть только Юшка. Меченоша спал в сенях, и пройти мимо него никто не мог.

— Что стряслось?

Юшка, заспанный, недовольный, вошёл и притворил за собой дверь.

— Там один человек спрашивает, здесь ли посол из Рязани стоит.

— Что же ты его не впустил?

— По какому делу, не говорит. И потом, господин...

— Сколько раз говорить, — перебил Степан, — не господин я тебе. От того, что стольником жалован, господином не стал.

— И потом, Степан, — невозмутимо принял замечание Юшка, — ежели он от Дмитрия Ивановича, так великий князь знает, где ты стоишь. Потому и показался мне сомнительным. Да и время ночное, не для гостевания.

— Что-то ты мудришь.

— Смотрит сторожко, озирается.

— Может, от робости природной?

— Нет, по виду робким не назовёшь. Воин, и бывалый.

— Веди сюда.

— Ты бы окольчужился, Степан. На Москве у нашего князя врагов много.

— Веди, я сказал.

Юшка вышел, всем своим видом показывая, что не согласен, но вынужден подчиниться.

Степан ждал незнакомца с нетерпением, Юшкины слова пробудили любопытство.

Дверь вновь отворилась. Юшка ввёл высокого, плечистого, белокурого молодца с таким открытым, ясным лицом и голубыми глазами, что Степан невольно залюбовался. Тут гость обежал взором просторную избу, словно обшарив все её закутки, и от этого быстрого, опасливого взгляда первое впечатление испарилось, подумалось, что, возможно, прав Юшка в своей настороженной неприязни к незнакомцу.

Меченоша вышел. За дверью раздались звуки его дудочки, как бы говорящие, — я здесь, только кликни.

Вошедший по-воински склонил голову в кратком поклоне и сказал вместо приветствия:

— Добрый у тебя слуга, сторожкий.

— Не слуга — меченоша, — привычно поправил Степан. — А ты кто будешь?

— Сотник я Пажин, из боярских детей. А прозванье моё московское — Харя. Может, слыхал?

— Не довелось. Проходи и садись, Пажин.

— Что же не добавляешь — Харя? Мне привычно. — Сотник сел к столу, мазнув острым взглядом книгу.

— Да прозвище твоё тебе не подходит. У тебя лицо пригожее, светлое, какая же харя?

Пажин улыбнулся одними губами, глаза же остались внимательными и цепкими, и стал рассказывать:

— Было как-то дело, рубились мы с тверичами в деревушке по избам. Сам знаешь такой бой — мечом-то не больно размахнёшься, бьёшь, чем под руку попадётся. На меня квашню с тестом опрокинули, потом поскользнулся, упал, черт знает как вывалялся. В горячке не заметил, а после боя князь Дмитрий Иванович, милостивец, глянул и захохотал — вот это харя! Так и прилепили московские.

— Сам-то не москвич?

— Пришлый, а что?

— Москвичей недолюбливаешь.

— Весёлый больно народ — шилом бреют, навозом умащивают.

— Ясно. С чем пришёл?

— Меченоша твой любит подслушивать?

— Меченоша мой любит на дудочке играть. Говори о деле, коль пришёл.

— Дело такое, что мне головы может стоить, а князю Олегу Ивановичу — слуги верного.

— Это тебя? — на всякий случай спросил Степан, хотя уже понял, что перед ним сидит тайный сторонник рязанского князя, скорее всего, перекупленный Олегом Ивановичем, а может, и подосланный. От былой приязни, возникшей при первом взгляде на открытое, ладное лицо Пажина, не осталось и следа. Степан мысленно похвалил себя за то, что говорил с сотником осторожно, хотя заслуга тут была Юшки.

— Может быть, и тебя, стольник, — ответил Пажин. — О тебе тут разное говорят. На реке Боже ты с Дмитрием плечом к плечу сражался, московскую славу поднимал, от князя тебе честь... — Он опять скользнул глазами по книге, и Степан подумал: видимо, знает о подарке. — Ты Олегу Ивановичу верный слуга?

— Рязани я верный сын, потому и князю нашему верный слуга.

— Целуй крест, что никому, кроме князя Олега Ивановича, не скажешь.

— Чего не скажу?

— Того, что я тебе поведаю.

— Послушай, сотник, — рассердился Степан, — не знаю, что у тебя там за душой. Какие тайны и кому они нужны. Ты или выкладывай, зачем пришёл, или уходи.

— Не горячись. Речь идёт о родной тебе Рязани, о её будущем.

Степан задумался, разглядывая Пажина: «Врёт небось. Позвать, что ли, Юшку и выставить эту харю?.. А если не врёт? Если не с пустым делом пришёл? Опять же согласиться, связать себе руки крестным целованием, не изведав броду? Разумно ли?..»

Пажин сидел спокойно, не спуская глаз со Степана. От его внешней безмятежности мелькнувшая было при встрече приязнь вернулась.