Олег Рязанский
Шрифт:
Уже принял князь грамоту Дмитрия Московского, уже сказаны были все обязательные слова, уже поцеловал Степан руку Олега Ивановича, и уже поглядывал на стольника с невысказанным вопросом князь, недоумевая, почему тот всё ещё стоит на коленях. А решение так и не приходило.
— За всё благорасположение твоё, государь князь, я тебя вечно благодарить стану, — опять повторил, уже в иных словах, Степан, и опять благосклонно улыбнулся ему Олег Рязанский. По рядам пробежал довольный шепоток, в котором стольник различал
— И в молитвах своих твоё имя стану вечно славить, ибо великой милостью ты меня одарил. — Степан уловил подобие иронической улыбки на устах князя и подумал, что, пожалуй, хватил через край, назвав посольство милостью великой. От того, а ещё от своей нерешительности он рассердился, встал с колен и продолжал уже стоя: — Только вот скажи, государь, как назвать то, что ты, посылая меня вести переговоры о дружбе с Дмитрием Ивановичем, за моей спиной отправил гонцов к врагам Москвы?
В палате стихло, и стало отчётливо слышно, как трещат свечи. Скрипнула лавка под кем-то из бояр и тут же загудели возмущённые, гневные голоса.
— Что он сказал? — переспросил сидевший рядом с Корнеем боярин Ахломатый. Ему никто не ответил. Олег Иванович сидел неподвижно и молчал.
— О каких гонцах ты говоришь? — заговорил старый Милославский.
Степану почудилось, что в голосе старого князя не было гнева, а лишь искреннее желание узнать подробности позорящего Олега деяния.
— О тех, кого москвичи перед моим приездом перехватили! И грамоты князя Олега Ивановича, в коих он врагам Москвы союзы предлагал, прочли!
Глаза Олега Ивановича стали прозрачно-льдистыми, лицо будто замёрзло, но он продолжал хранить молчание. Зато ближние мужи враз закричали, их голоса перекрывали друг друга. Степан различал лишь отдельные слова: «Несмышлёныш... книжник... занёсся умом! Да кто их видел, этих гонцов?» На последнее он ответил:
— В Тверь был послан Третьяк, в Литву — Федот Дюжий, в Орду, к Мамаю — Салтык.
— Зачем ты заговорил об этом? — спросил наконец Олег Иванович.
Голос его был тих и спокоен.
— Я хочу знать правду! — Теперь, когда Степан сделал первый, самый страшный шаг, он говорил убеждённо, твёрдо, как и подобало воину и песнетворцу.
— Какую?
— Разве она бывает разная? У каждого своя?
— Бывает, что и так. Но не у каждого князя, а у каждого княжества. — Олег Иванович тем самым как бы поднимал свои поступки над личным, корыстным.
— Выходит, есть правда рязанская, правда московская, тверская?
— Да, выходит. Есть, была и будет.
— Значит и то, что русские земли врозь, есть, было и будет?
— Ты говоришь — русские земли, я говорю — княжества.
— Да что ты с ним словами-то перебрасываешься, Олег Иванович? — с елеем в голосе спросил старый Милославский. — Он тебя, если подумать, предателем назвал!
— Не было такого слова произнесено! — раздался хриплый голос боярина Корнея.
— Я слово «предатель» не произносил, князь Милославский, — сказал Степан. — Это ты его сейчас выкрикнул, потому что в душе твоей оно давно себе гнездо свило!
Старик вскочил и ринулся с посохом на обидчика:
— Сколько тебе в Москве золота отсыпали?
Олег властно остановил его, повысив голос:
— Тише, други! — И обратился к Милославскому с мягкой укоризной: — Зачем же так сразу о золоте московском думать? Стольник ещё совсем недавно сотником был. На пути государственной мудрости он только первые шаги делает. Первые всегда простыми кажутся. К примеру, если перед Русью враг, поганые, то надо встать всем миром, плечом к плечу и закрыть общему врагу путь общими силами. Так, Степан?
— Воистину так, государь!
— Только вспомни: сколько уже в прошлом князей в борьбе против Орды рядом с Москвой становилось? И где они теперь? Где князья можайские, серпуховские, кашинские, коломенские, галичские, Вяземские, белозерские? А? Под рукой Москвы! Кого купила, кого склонила и сломила, кого просто так, на красных словах слопала. Теперь к южным княжествам тянет руку. Доносят мне, что и Воротынские, и стародубские, и северские, и многие иные князья к Дмитрию послов шлют, торгуются, приноравливаются, как бы удачнее московское ярмо московским же бархатом подбить да московским золотом изукрасить! — Голос князя окреп, загремел под сводами палаты. — А Рязань наша старше Москвы! После Киева, Новгорода да Чернигова Рязань — следующая! Так, други?
— Так, — ответил нестройный хор голосов.
— Почему Рязань должна под руку Москвы идти? Молчишь? — Олег Иванович окинул взором ближних мужей. Те сидели, гордо выпрямившись, посуровев в лицах, иссечённых шрамами в нескончаемых битвах на краю Поля. Олег Иванович продолжил, словно читая в душах собравшихся: — За нашей спиной Москва богатеет, пока мы с Диким полем сражаемся. На наших костях каменный кремль возводит! Я, стольник, тоже за единение, но не вокруг Москвы, а вокруг истинного бойца на границе с Ордой — вокруг Рязани нашей любимой!
Бояре и воеводы вскочили, ещё мгновение — и палата взорвалась бы приветственными криками, но Олег Иванович властно остановил всех мановением руки:
— А для того нам потребно силы собрать!
Вот теперь можно было излить восторг в криках, радостных и грозных. Рязанский князь слушал, кивая головой. Когда крики умолкли, он тихо, устало даже, продолжил:
— И потому мне надобно Мамаю глаза отвести, — вздохнул и совсем по-отечески, почти ласково сказал: — Думаю, что молод и неразумен ещё стольник.