Олег Рязанский
Шрифт:
Степан поразился, как за эти два года постарел Олег Иванович. Но разглядывать было непристойно. Он поклонился и выпрямился, уставив взор князю в бороду.
Первый вопрос Олега Ивановича был неожиданным:
— Кого в народе больше славят — наших али московских воев?
— Своих всегда больше славят, князь.
— То всегда, а нынче?
— Нынче московская победа, князь, и московская слава, — ответил Степан, понимая, что говорит совсем не то, что следовало бы.
И действительно, словно в подтверждение его опасений,
На помощь пришёл боярин Корней:
— Грош цена той славе, что чёрные людишки кричат, — сказал он. — Сегодня возносят, завтра отвернутся.
«Лучше бы промолчал, — подумал Степан. — С такой помощью и на гнев княжеский напороться можно...»
Олег Иванович перевёл взгляд на Корнея, всё так же хмуря брови, но вдруг на устах его мелькнула слабая улыбка, и он кивнул, как давая понять: истинный смысл слов, сказанных боярином, ему ясен — стремление защитить своего воспитанника. Князь обвёл глазами всех присутствующих, словно приглашая принять участие в разговоре.
— Слыхали мы, сотник Степан и теперь принят в твоём доме как родной?
— А как же иначе, государь? — вскинулся Корней. — Я его воспитал, его отец моим другом был...
— Знаю, знаю, — перебил князь. — Но это не повод, чтобы ему и ныне в твой дом частить. — Улыбка в его устах стала откровенно насмешливой.
«Чем провинился Корней перед князем, что он его так при других боярах осадил? — подумал Степан. — Уж не я ли тому причиной?»
— Уж не к твоей ли дочери он приглядывается? — продолжил Олег Иванович.
Боярин оглянулся, увидел, как напряжённо прислушивается старший сын Милославского, и вскочил:
— Да я ему, посмей только возмечтать, я ему...
— Чем же он плох тебе, боярин? — перебил князь, наслаждаясь замешательством Корнея от неожиданного поворота в беседе. — Он сын боярина и сам боярскую шапку на моей службе может получить. А что деревеньки его, после отца оставшиеся, ордынцы спалили и холопей в плен угнали, то не вина его, а беда. Беда, от которой все мы, стоящие на окраине русской земли, не заговорены. Так я рассуждаю?
У Степана от этих слов радостно забилось сердце. Олег Иванович словно подслушал его самые жаркие молитвы.
— Алёна у меня, государь, к Богу привержена, — невпопад ответил Корней.
— К Богу привержена? А я её недавно на охоте видел. Вполне мирская девица. И созрела давно. Княгиня моя говорит, что ты для неё ничего не жалеешь — ни соколов для охоты, ни наставников для обучения. — Олег Иванович быстро глянул на Степана и закончил, не спуская с него глаз: — Невеста хоть князю впору!
«Выходит, он знает о сватовстве Милославских, — подумал Степан. — Вот только одобряет ли?»
Боярин уклончиво забормотал:
— Рано моей девке замуж, рано...
— Рано? — весело удивился князь. — А разве я тебе кого сватаю? — И, круто меняя ход разговора, спросил Степана: — Как Дмитрий Московский битву измыслил?
«Ответить «мудро» и вызвать ревность? Лишиться надежды? Но не сам ли Олег Иванович только что сказал про Алёну, что она невеста — любому князю впору...»
— Мудро измыслил. Он хоть и молод годами, но в бою уже истинный стратиг!
— Это ты хватил, сотник! — воскликнул Корней. — Сказал бы — воевода, а то — стратш!
— Сотник волен говорить то, что думает, боярин. И не тебе его прерывать, когда я слушаю!
Было что-то странное в тоне, которым Олег Иванович произнёс эти слова, и Степана вдруг ожгло догадкою: знает князь о вторичном сватовстве Милославских и не любо ему, что породнятся два сильных рода. И потому сейчас он ему, Степану, союзник! И ещё понял Степан: Олегу Рязанскому нужна правда о московском собрате, он и постарел-то оттого, что перестал понимать причины непрерывных успехов Дмитрия Московского и своих неудач. Нужна правда! Это был тот редкий случай, когда следует её говорить властителю.
И Степан начал рассказывать, как встретился с воеводой московского сторожевого полка Семёном Меликом, как взял Мелик его сотню под свою руку и как ходили они в поиск. Как проводил Дмитрий Московский военные советы, слушал своего тёзку Дмитрия Боброк-Волынского, воеводу многомысленного, умудрённого боевым опытом. Степан заметил, что Олег Иванович обежал взглядом бояр, словно примеривал, а есть ли среди них свой, рязанский Боброк? И, судя по тому, как нахмурился князь, сотник понял — не нашёл такого. Младший Кореев — хорошо за столом переговоров, боярин Корней — в прямой сече, так же как и десяток других, могучих, сивоусых бояр из старшей дружины...
Степан продолжал рассказывать, как беспокоил татарские тумены Боброк, умело посылая сторожи и конные сотни, нанося летучие удары то слева, то справа, заманивая и завлекая, не давая рассыпаться хищными волчьими стаями, что рвут русскую землю сразу во многих местах, а сбивая Орду в единое место. А потом, когда место боя было определено, как он сам, Степан, вместе с двумя сотнями Семёна Мелика завлекал татар к переправе. И как, наконец, умело били москвичи противника именно там, прямо в воде, начав обстрел из луков, когда татары не могли ответить ни ударом в правильном строю, ни потоком стрел из боязни замочить в водах Вожи тетивы.
Всего остального Степан не видел — он так и сказал, — потому что, рубясь рядом с московским князем, был ранен. Не видел, как удерживал Боброк засадный полк, не видел, что опытному Бегичу почти удалось переломить бой. Именно тогда Боброк ударом по правому крылу татар окончательно сломил сопротивление ордынцев. Это уже после рассказывали Степану другие воины...
— Значит, Боброк выиграл битву? — подвёл итог рассказу сотника Олег Иванович.
Степан задумался. По всему выходило, что Боброк, но ответить так он не мог, что-то внутри протестовало. Князь Олег откровенно радовался его смятению.