Олег Рязанский
Шрифт:
– Спасайся! – пропела птичка певчая, пролетая над ухом Бахаря и в подтверждение прогремел отдаленный гром…
– Что это? Сон или явь? – очнулся от дреми урюпинский. Вроде бы на чуток смежил глаза, а открыл – день Божий и нет на дереве рядом с ним Ягайло князя литовского! Неужто спозаранку шапку свою пошел искать?
Слез Бахарь с дерева, двинулся по следам оставленным на земле. Свежим, четким, размашистым. За обещанной лошадью. С седлом, уздечкой, попоною. Конь лишним никогда не бывает. Странно… шагов через тридцать следы ног Ягайло пропали! Будто человек взлетел птицей! Бахарь, в удивлении, даже голову задрал вверх:
– Ты где? – крикнул Бахарь трижды, многократно оглядываясь. Ответом – тишь. Лишь тень по земле пробежала от низко летящей птицы, отчего выявились другие следы. Четкие, свежие, размашистые. И труп окровавленный… Затаись смерть за стволом дерева всего в двух шагах и человек ее не увидит, хоть день будет смотреть, хоть тремя глазами! А по запаху – сразу бы учуял. Но несовершенное существо человек. Нос есть, а чутья нет. Уши есть, а шагов мыши не слышит. И глаза только вперед смотрящие, не как у лошади с круговым зрением…
Олененка-полугодка смерть поразила недавно, кровь на шее еще не запеклась… Кто-то прыгнул сверху, вцепился в горло, вырвал кусок, но что-то помешало продолжить трапезу и вспугнутый налетчик удалился. Четкими размашистыми шагами. Волк отпадает, волки не лазают по деревьям. Лишь рысь караулит добычу, затаясь в ветвях. Но следы-то волчьи! Свежие, четкие, разлапистые!
В тишине возник шорох… Мышиный? Лошадиный? Дерево скрипнуло, вода в реке булькнула, сова ухнула, луна засмеялась… Замер Бахарь. Четырехлапым кустом притворился, ибо любой зверь обращает внимание только на что-то движущееся…
Не стал испытывать судьбу Бахарь. Решил оставить без воплощения в жизнь ягайловый посул о дармовой лошади и унести ноги по-добру, по-здорову. Не было у него коня и не надо. Не очень-то и хотелось. Даром ничего не бывает в жизни. За все приходится платить – за удачу, за сон спокойный, за урожай ржи, за радость любви, даже, за страх. Молодостью, морщинами, седым волосом. И жизнью. Во имя или во благо…
Свинтил с пальца кольцо золотое, надел на подходящий сук, указующий в литовскую сторону и двинулся в рязанском направлении. Миновал в обратном порядке броды с перекатами-перескоками и кустами, где проходящих путников пугает по-страшному выпь-букало. Остались позади пределы литовские, вошел в пределы рязанские. И вовремя. С той стороны вслед за громом небесным раздался вой волчий. И молнии заблистали…
“В срок уложился, – подумал Бахарь, – рязанский князь будет доволен…” Отыскал своего коня, припрятанного в глухом распадке. Стреноженного, встревоженного. Потрепал по холке, вытащил из хвоста колючки, приладил седло и домой, домой…
Уже совсем близко родная речка-побегуша, мостки причальные, соседская груша и дом родной. Сам ставил. С венцом в четыре бревна рубленый, с крыльцом под навесом. На окнах наличники с резными хлябями небесными. Сам резал. На крыше конек в облике петуха в кукареканье. Сам строгал. И столб – подпор крыши, не чурка двухметровая бесчувственная, а дедовик-пращур. С бородой по грудь и ушами отвислыми. Самолично выбирал в лесу животрепещущее дерево. Все как у людей. Дом, двор, семья. Матушка его протвинская, батюшка – тульский, дед – елецкий, сам – урю-пинский, детки – вослябинские.
Но не спешился Бахарь, от соблазна проскакал мимо дома своего задами – служебный долг превыше уз родственных, направил коня к стольному граду Переяславль-Рязанскому с церквами престольными, звонами колокольными, эх-ма, к Ольг Иванычу, князю рязанскому.
Как на духу рассказал ему обо всем происшедшем с мельчайшими подробностями. И о встрече с Ягайло, и как сидели полночи на дереве каждый на своей ветке. Какие разговоры велись… О коне жемайтском обещанном, о кольце подаренном и на ветке оставленном… Умолчал лишь о сновидении, считая, что сон – дело сугубо личное.
Олег Иванович внимал, кивал одобрительно, велел стольнику принести бочоночек, который в течении двух лет трепетно ожидал своей участи, будучи закопан в землю по уши для лучшей выдержки. На стол княжий пузатый бочоночек прибыл ополовиненным. По объяснению лица к этому причастного, бочоночек сначала выдохся от недостатка воздуха, а потом едва не задохся от перенасыщения. Все остальное в целости и сохранности. Печать княжья на месте. Лишние отверстия отсутствуют. Цвет, запах, вкус – в равновесии.
Первый жбан выпили с устатку, второй – с возвращеньицем, а после третьего Ольг Иваныч, в изумлении разинув рот, уставился на живот Бахаря:
– Интересно узнать, что на твоем пузе поблескивает?
У Бахаря от погляда глаза на лоб вылезли! В страшном сне не хотел бы увиденное видеть – на его животе красовался пояс с красивыми блескучими камешками в плетеных серебряных гнездышках! Пробормотал, заикаясь:
– Это пояс Ягайло, князя литовского!
– Вот как! За какие-такие заслуги тебе даденый? На память о деловой встрече или по зову крови оборотня-волка? За просто так не расстаются с семейными реликвиями. Предмет олицетворения княжеской личности на животе мужика неизвестного – нелепость, бессмыслица!
Бахарь растерян, Бахарь не знает ответа, а голос князя рязанского набирал обороты:
– Объясни быстро и вразумительно – откуда на тебе пояс?
– Знать не знаю и ведать не ведаю! Разве что сам Ягайло меня им опоясал… пока я спал… обняв дерево…
– И я должен верить этим жемайтским сказкам?!
– Не верить мне? Урюпинскому? Да что б мне сквозь землю провалиться, перепутать пятницу с понедельником, в упор не видеть дорогу к своему дому! Пусть нечисть подколодная сжует меня вместе с хлябью болотною, скрутит в дугу лихорадка рвотная, а лесная оглоедь лишит силы разогнуть подкову конскую… – и гневь свою на неверие в его правоту князя рязанского, изливал Бахарь для слуха народного в окно приотворенное, а Ольг Иваныч это оконце поширше своей рукой распахнул – пусть народ слушает и делает выводы, кто прав, а кто нет…
В дверь просочился человек некий, конским потом насквозь пропитанный. С тряпицей мерзкою в перстах. Развернул ее перед носом князя рязанского, сам прильнул с донесением к уху княжьему, шепча что-то, отчего багровела шея слушателя.
– Из чьих рук донесение?
– Из первых рук, Ольг Иваныч, из моих, головой отвечаю! – подал голос доноситель и удалился. С гордо поднятой головой.
Ожидая пока уляжется гнев, мерял Олег Иванович широкими шагами расстояние от двери до окон, отшвыривая походя половики, путающиеся под ногами. Вытянул из вонючей тряпицы предмет, сунул его под нос Бахарю: