Олег. Романтическая история о великом князе по мотивам русской летописи «Повесть временных лет» монаха Киево-Печерского монастыря преподобного Нестора-летописца

Анташкевич Евгений Михайлович

Олег даже злился, что всё так, будто не дело пришли делать, а – медов пить, да не вовремя!

Но явились Аскольд и Дир, и Олег их не узнал, они стали важные и вдвое шире, чем когда просились у Рюрика осмотреть, что творится по Днепру вниз от Смоленска, но не было им от Рюрика повеления брать Киев силой и править в нём.

И они своими заплывшими глазками не узнали Олега.

– Какой твой товар… Чего везёшь? – спросил Дир, он был совсем седой, выше, шире и старше Аскольда, только так Олег признал, что это Дир. На поясе у Дира висел короткий меч, как игрушечный. У Аскольда висел меч посерьёзнее, но в таких красивых ножнах и с чистой, незахватанной рукоятью из заморской белой

кости, что Олег подумал, что не вытаскивал Аскольд ещё своего меча из ножен.

Тогда Олег поклонился и велел поставить по греческому раскладному стулу, а сам махнул рукой на соседний корабль. Радомысл поднял на руках малого Игоря и пошёл с ним к Олегу, и вдруг Аскольд вскочил, будто его ужалили, – он узнал Радомысла по его рыжине…

– Ты кто? – заорал он на Олега, и тот увидел, что на Аскольда косится Дир и на его лице недоумение.

– Я привёз вам товар, – ответил Олег, взял из рук Радомысла маленького мальчика, который только что проснулся и глазел, готовый брызнуть слезами.

В это время на двух других кораблях Олеговы люди, которые людям Дира и Аскольда показывали мечи, мол, на продажу, против них эти мечи и обратили. Старый Дир узнал Олега и скинул пояс с мечом, железо грохнулась о дерево, а Аскольд попробовал выхватить свой меч, но очень длинным он оказался, и Радомысл перехватил его руку у кисти, а другой вонзил в горло острый нож. Люди Дира и Аскольда побросали оружие и понурились. Люди Олега всех порезали и утопили.

Вот тут и дрогнуло время.

– Князь! – вдруг услышал он, и даже не услышал, потому что всё, что могло шуметь и греметь, навалилось одновременно: и ливень – вода заливала уши; и громы и молнии, и завывания ветра, и скрипел корабль; и выли ужи, как струны на гуслях, которые кто-то будто рвал сильными пальцами. Олег глянул, но ничего не понял и снова услышал: «Кня-язь!»

Он забыл про Дира и Аскольда, это всё прошло и не вернётся. Темноту взрывал свет факела на мгновения, но от этого глаза только слепли, и вдруг во вспышке молоньи он увидел Василису, это она звала его. Он кинулся по скамьям, несколько раз чуть было не сверзился в воду, так качало из стороны в сторону, но добежал и увидел, что в воде за кормой кто-то бултыхается, и он кинул ведро, а сам крепко ухватился за верёвку. И дёрнуло так, как дёргает тот, кто хочет выдернуть у тебя эту самую верёвку из рук.

«Ухватился», – промелькнуло в голове, и он сильно потянул на себя, подтащил к корме, зацепился за пояс-сыромятину и штаны и вытянул… Радомысла.

Лицо старика мелькало в полыхании факела, и Олег увидел, что Радомысл не сводит с него глаз.

«Всё, старик, дыши!» – подумал Олег и стал прорываться на нос.

Гроза бушевала, ливень сменился на дождь с низовым ветром, а всплески молний и громы пошли на левый берег Днепра и полыхали там.

«Много воды вылилось, много!» – радостно думал Олег.

* * *

Перед тем как войти в баню, Ганна увидела с северной стороны тонкую чёрную полосу над горизонтом. «Большая гроза идёт!» – обрадовалась она.

Она прогнала Свирьку, та была нужна, но Ганне захотелось побыть одной.

Свирька натаскала дров и воды и затопила печь. Воздух в бане нагрелся и был сухой такой, что сушило гортань и кололо веки. Ганна замотала волосы в убрус, и сейчас сухие концы льняного полотнища обжигали голые плечи.

«Нет, не буду воду плескать, не продохнуть будет…» – подумала она и железными клещами повытащила из печки половину дров и выбросила вон.

– Ты чего, хозяйка? – услышала она и вздрогнула, когда в баню вдруг ворвалась Свирька. – Чего выбрасываешь, баню снаружи запалишь, дети пожгутся!..

– Иди уже! – огрызнулась Ганна, а сама подумала: «Хорошо, что ты рядом, теперь и не запалю, и дети ваши не пожгутся!»

– Раздумала, што ли, париться?

– Иди, сказала тебе, и пригляди, чтобы беды какой не было… – упрямо проговорила Ганна.

Когда Свирька вышла, Ганна села на полок и сняла убрус, дотянулась до задвижки и открыла, потёк свежий прохладный воздух.

Ганна вздохнула.

Зашла Свирька, поставила ковш с отваром и вышла.

«Какая она всё-таки не дура! – подумала Ганна про Свирьку. – Понимает, когда нужна, когда нет!»

От отвара пахло сырой землёй и грибами, Ганна осторожно попробовала, тёмно-коричневого цвета отвар был тёплый, самый раз! Она сделала несколько глотков, легла на полок, закрыла глаза и…

«Что это там так сверкает?» – вдруг подумала Ганна, когда открыла глаза. Она будто бы очнулась, она помнила, как прилегла на полок и вроде уснула, а сейчас проснулась, а кругом всё шумит, как во время грозы и бури. Ганна даже испугалась и попробовала повернуться на живот и отползти, но не могла пошевелить ничем: ни рукой, ни ногой, ей стало страшно, что она лежит голая под ливнем, струи бьют прямо по ней, льют в глаза, она щурилась, хотела прикрыться рукой, но рука не поднялась. На неё летели высокие чёрные волны, чёрные тучи, чёрные куски обваливающегося берега, ей казалось, что сейчас её захлестнёт, и её захлестнуло, и она пошла на дно вместе с каким-то телом в рубахе. Под водой рубаха стала белая и липла к телу, тело повернуло течением, и Ганна увидела, что на неё смотрит Олег. Князь Киевский. «Вот тебе!..» – возрадовалась она, глядя на утопленника. Рядом плыли, тонули тела, она была между ними, одна живая. Она видела их и дышала, а они не дышали и её не видели. У утопленников были неподвижные мёртвые глаза, она всматривалась в каждого, а они на неё не смотрели. Поднял вверх руки и тонет Радомысл, его рубаха с её вышивкой по вороту и на рукавах пузырится, как парус, и поднимается, оголяя смертельно бледное тело… А вот кто-то странный тонет рядом с Радомыслом, с распущенными прямыми длинными волосами, расплетёнными косами, и лицо без бороды… это же эта, как её, Ганна не могла вспомнить её имени, и она снова увидела Олега, тот достиг дна, и течение поворачивало его так, чтобы Ганна могла его рассмотреть, его лицо придвигалось ближе и отдалялось, но она точно видела, что это Олег. Ещё она искала Родьку, хотела найти, но не находила. Чем дальше, тем тонущих тел было больше, они тонули мимо неё вниз почти вплотную друг к другу, а Родьки не было.

Она искала, но Родьки не было.

Вдруг она почувствовала, что тела окружили её, холодные, и утягивают. Она противилась, но они утягивали и заглядывали в глаза, смотрели своими мёртвыми, она уже перестала искать Родьку, её вытолкнуло из воды, и не страшно было, что наверху буря, и хлещут волны, и ветер бьёт… острым концом молонья колет… сейчас, сейчас ударит прямо в глаза…

Ганна зажмурилась до боли и вдруг услышала:

– Дай-ка, хозяйка, я тебя прикрою, а то ты вся синяя уже…

Она почувствовала прикосновение тёплых рук, шум и волны исчезли, и всё исчезло. Только ещё Олег смотрел на неё… и эта… смотрела…

* * *

Как только начало светать и завиднелись берега – высокий правый ближе, чем пологий левый, – Олег увидел, как быстро летят корабли. Фарлаф стоял на носу и указывал, каким бортом шибче грести. Олег видел, как по течению несёт первые два корабля, и боялся оглядываться, что с теми, кто шёл за спиной, но было так тихо, что он подумал, что если он не станет оборачиваться, то ничего плохого с идущими сзади не случится.