Олени
Шрифт:
— В Сочельник все должны быть дома, я как раз хотела позвать тебя к нам в гости, и наши тебя приглашают.
— Спасибо большое, — ответил я, — но я тоже должен быть дома.
Она взглянула на меня удивленно и слегка обиженно, как мне показалось, но ничего не сказала.
И в Сочельник в гордом одиночестве я сидел перед бутылкой вина и подъедал продукты из ближнего гастронома, уставясь в телевизор, где шла какая-то развлекательная (как считалось, а в сущности, полная тупого юмора на злободневные темы) передача.
Я не чувствовал
Когда зазвонил телефон, я уже знал, что это она.
— Здравствуй, и веселого тебе Рождества, отшельник. Пусть это будет последнее твое Рождество без меня.
Я ответил, как полагается, на ее поздравления, и мы замолчали на мгновение.
— Твой номер я нашла в телефонной книге, ты ведь забыл мне его дать.
Это правда, она знала только номер телефона в доме деда. Я замешкался с ответом, и она первой нарушила молчание.
— Ты там случайно не с какой-нибудь новой подружкой?
И опять я не знал, как реагировать, она ведь прекрасно знала, что у меня нет никаких «новых подружек». Но она не давала мне молчать.
— Тебе досталось «счастье» в новогоднем пироге. Я отломила кусочек и для тебя.
— А тебе что выпало? — спросил я.
— А мне «удача».
— Разве это не одно и то же?
— То же самое, глупыш, неужели не догадался? Наш кусок был общим. Твое «счастье» и есть моя «удача». Завтра я принесу тебе этот кусок. Чао, до завтра.
Поверх бутылки я снова уставился на экран. И незаметно уснул.
А ночью внезапно проснулся. Выключил телевизор, который трещал и гудел от мелких, словно иголки, звуков и огоньков, которые появляются на экране после окончания всех программ, и вышел на террасу. Шел первый снег.
На другой день мы встретились, как обычно, в «нашем» кафе. Я прожевал кусок пирога и развернул замасленную бумажку с кизиловыми палочками — моим «счастьем».
— Но в Новый год мы вместе — у нас?
— Конечно, — ответила она.
31 декабря с утра мы отправились в поход по магазинам и рынкам. Была самая скудная из последних скудных зим (и лет). В продуктовых магазинах — шаром покати, действовал режим экономии электричества, но свет все равно отключали часто и совсем неожиданно. По мрачным и грязным улицам, мимо разрисованных граффити стен, люди бродили, как сердитые призраки. Но нам, для нашего счастья, нужно было совсем немного.
Где-то после полудня мы вернулись домой. Она радостно покрутилась по нашей просторной квартире, потом подошла к широким окнам на террасу, заглядевшись на горы, и внезапно повернулась ко мне:
— Значит, здесь будут расти наши дети, о мой возлюбленный?
— Нет, — сказал я, и она посмотрела на меня с внезапным страхом в глазах. — Мой отец всегда говорил, что каждая семья должна сама построить свой дом.
— Да уж, пока мы его построим, можем и постареть, — возразила
— Не беспокойся, я что-нибудь придумаю.
— Уж не собираешься ли ты продавать эту чудесную квартиру?
Ничего я не собирался. Вообще впервые подумал об этом.
— Ладно, ладно, пойдем стол накрывать. А где у вас кухня?.. Нет, нет, не говори — я сама найду.
Я сел в кресло и закурил. Из кухни долетали звуки, а потом и запахи готовящегося ужина.
Скоро она появилась в дверях — в фартуке и с закатанными рукавами блузки.
— Я вспомнила, что ты забыл.
Она махнула рукой в сторону гостиной.
— Ну разве бывает Новый год без елки?
Я бросился за елкой.
Мне повезло — в этот поздний час я нашел даже игрушки и свечи. И пока она возилась на кухне, я украшал елку.
Это был наш первый и последний Новый год.
Когда поздно ночью, склоняясь к ее лицу, я осыпал его поцелуями, она, обняв меня, тихо, почти беззвучно, прошептала: «Хочу ребенка». Я был так счастлив, что не сумел выразить промелькнувшую в моей мутной (и не только от алкоголя) голове мысль о том, что не стоит спешить.
Сейчас Елены нет. Я не знаю, где она. Я не знаю, увижу ли ее когда-нибудь. Не знаю, какой будет дальше моя жизнь.
Мне нечего было больше тут делать. Я вышел из квартиры с ощущением, что не скоро вернусь в этот дом — наш, родительский дом.
Когда я уже запирал замок, дверь напротив приоткрылась и на пороге появилась соседка.
— А, это ты? Где ж ты пропадал так долго?
Помолчав немного, я ответил.
— В Канаде.
— Мы так и подумали, когда не смогли тебя найти и через милицию, то есть — как ее? — полицию. Столько народу мотается по этим заграницам. Подожди, я схожу за твоей почтой.
Вернувшись, она принесла с десяток конвертов и немного смущенно сказала:
— Мы тут за тебя платили — за воду, свет, отопление. Не бог весть какие деньги, но сам знаешь, как все подорожало.
— Хорошо, хорошо, тетя Пенка, спасибо большое, я завтра зайду — расплачусь.
Сунув конверты в карман куртки, я сбежал вниз по лестнице.
Город уже совсем проснулся, и я лишь сейчас заметил, как сильно он изменился. Почти нигде не осталось старых магазинов, а новые сверкали своими витринами, уставленными шикарными товарами. Очевидно, скудость жизни осталась в прошлом.
На углу бульвара какой-то человек продавал бублики. Сунув руку в карман, где затаились две последние банкноты, я подал ему пять левов.
— Десять, — сказал он, протягивая мне бублик.
Я вынул другую банкноту, он дал на сдачу пятерку, и лишь тогда я буквально обалдел. Цена показалась мне просто астрономической. Я догадался взглянуть не только на витрины, но и на цены — они были запредельными, а кое-где даже в валюте. Ясно — инфляция. И только теперь город стал казаться мне не сном, а реальностью.