Олений заповедник
Шрифт:
– Прекрати, – сказал Фэй. Голос у него дрожал.
Айтел обозлился. Несколько лет назад Мэрион не стал бы говорить с ним так.
– Я хотел поговорить о тебе, – сказал Айтел.
– Послушай, Чарли, – пробормотал Фэй, – я ведь тебя знаю. Ты же не станешь называть имена.
– Может быть, и стану.
– Ради чего? Чтобы тебе позволили сделать еще немного дерьма?
– А ради чего же еще? – сказал Айтел.
– Почему бы не попытаться найти ответ на этот вопрос? Ты же ломал себе над этим голову последние пятнадцать лет.
– Возможно, я себя обманывал.
– Великое ждет тебя будущее, правда? До самой смерти изготовлять пойло.
Айтел не был уверен, как бы он поступил, если бы Фэй не заехал к нему, но на другое утро, после очень плохо проведенной ночи, он вошел в кабинет своего адвоката, одарил его широкой улыбкой и небрежно произнес:
– Я не буду называть имена, – таким тоном словно это было с самого начала решено. – Постарайтесь только, чтобы я не попал в тюрьму, вот и все.
– Вы уверены, что по дороге не измените своего мнения? – спросил адвокат.
– Не на этот раз.
В последующие недели Айтел не раз будет возвращаться мыслью к этому часу перед заседанием комиссии, так как он хорошо его запомнил. Он поступил, как, возможно, надеялся поступить: был спокоен, контролировал свой голос и в течение двух часов, питаемый волнением, уходил от вопросов, давал отточенные ответы и горел желанием отрезать путь к отступлению. Когда заседание закончилось, он предстал перед толпой фотографов, прошел к своей машине и умчался. Был час дня, но он почти не чувствовал голода. Сытый своими ответами, он поехал в горы прокатиться, наслаждаясь шуршанием колес по извилистой дороге.
Вся энергия наконец была израсходована. Он тупо пополз по бульвару, ведущему к океану, и многие мили колесил по берегу. На широком пляже, куда длинными ровными волнами накатывал прибой, он остановил машину, сел у самой воды и стал смотреть на занимающихся серфингом. Все они были молодые – где-то между восемнадцатью и двадцатью двумя годами; – загорелые, цвета золотой бронзы, с выцветшими от солнца волосами. Они валялись на песке, боролись друг с другом, спали, глядели на воду, где в полумиле от берега спортсмены встают на доске во весь рост и качаются на первой подошедшей волне. А потом, уперевшись ногами в доску, вытянув руки, мчатся впереди прибоя. Добравшись до мелководья, где уже нельзя стоять на доске, они спрыгивают с нее и, вытолкнув доску на песок у края воды, ложатся рядом друг с другом, мальчишки – положив голову на бедра девчонок. Айтел разглядывал их и заинтересовался высокой девчонкой с округлыми икрами и округлыми грудками. Она стояла в одиночестве футах в десяти от него и, изогнувшись, вычесывала песок из светлых волос. Казалось, она была очень уверена в своем теле и в том, что спорт помогает ей жить. «Надо мне заняться любовью с этой девицей», – подумал Айтел и поразился тому, как необычно иметь такое простое желание.
– Трудно научиться кататься на этих досках? – спросил он.
– О, это зависит от человека. – Она, казалось, была всецело поглощена вычесыванием песка из волос.
– А кто мог бы меня поучить? – снова попытался он завязать разговор.
– Не знаю. Почему бы вам самому не попробовать? – Он почувствовал, что она не реагирует на него, и кожу лица стало неприятно покалывать.
– Если вы мне не поможете, я, наверно, утону, – произнес он, в глазах загорелись огоньки, а голос мог бы зачаровать и покойника.
Девица зевнула.
– Добудьте доску, и кто-нибудь вас научит.
Мимо пробежал широкоплечий блондин лет девятнадцати с мускулистыми ногами и шлепнул ее по ягодице.
– Поехали! – крикнул он громовым голосом, его лицо с коротким, словно обрубленным носом было как кусок хорошего мяса, под стать мускулистым конечностям.
– Ага, Чак, сейчас я тебя достану! – крикнула девчонка и помчалась по пляжу за ним.
Чак остановился, она подбежала к нему, и они принялись бороться – Чак швырял ей в волосы песком, а она заливалась смехом. Через минуту они уже бежали вместе к океану, нырнули в мелководье и, выскочив из воды, стали брызгаться.
– Я был готов на все, – продолжал свой рассказ Айтел, – готов был назвать ей свою фамилию, сказать, что я мог бы для нее сделать. – Он помолчал. – И вдруг я понял, что у меня нет имени и что я ничего не могу ни для кого сделать. Это явилось немалым откровением. Все эти годы люди жаждали познакомиться с Чарлзом Фрэнсисом Айтелом, а значит, познакомиться и со мной. А теперь остался только я. – Он улыбнулся, забавляясь сложившейся ситуацией. – Эта молодежь, занимавшаяся серфингом, была похожа на тебя, – сказал он, и я увидел еще одну причину, по которой Айтелу нравилось бывать в моем обществе. – Я сел в свой хромированный позолоченный «кадиллак», чувствуя себя маленьким пожилым мужчиной, решившим отрастить усы. Когда я добрался до дома, позвонила моя румынка. Она была по-прежнему верна мне. – Айтел покачал головой. – После встречи с той девушкой на пляже я чувствовал, что не смогу продолжать отношения с румынкой. Однако я еще никогда не любил ее так, как в тот момент. И у меня хватало ума понять, что я попадаю в действительно немыслимую ситуацию. Я позвонил моему управителю, попросил его поставить дом на продажу и рассчитать слуг и улетел в Мексику. В тот вечер, просматривая газеты во время полета на юг, Айтел увидел себя на первой полосе. «Как же они должны меня ненавидеть», – подумал он и, истощив все запасы энергии, погрузился в сон.
Реакция на случившееся преследовала его и в Мексике, на морском курорте, очень похожем на Дезер-д'Ор, прилепившийся к скале. Сотни писем – брошюрка от Общества вегетарианцев, письмо от президента Клуба поклонников Лулу Майерс, в котором тот сообщал, как он счастлив, что Лулу развелась с Айтелом, анонимные письма, записки непристойного содержания, поздравления, даже личное письмо от Общества противников курения со вложенной газетной фотографией, на которой обведенный красным карандашом Айтел курит сигарету. «Айтел среди придурков», – подумал он и вскрыл письмо от своего управителя с известием о беде – недоуплаченном подоходном налоге.
– В Мексике было не так уж и плохо, – сказал Айтел, – а с другой стороны – ужасно. Ты можешь этому не поверить, глядя на меня сейчас, но я способен был много работать, а тут вдруг – ничего.
Я кивнул: среди всего, что я слышал об Айтеле, было и то, что, снимая картину, он мог работать по восемнадцать часов в день.
– Была одна-две недели, – продолжал он, – когда я начал думать, что нахожусь в прескверной форме. Тебе это может показаться странным при всем том, что я за свою жизнь сотворил, но я начал вспоминать, как мечтал в колледже проводить годы, бродя по свету, нанизывая разные мелкие приключения. Это, конечно, наивная мечта, но в молодости каждому такого хочется. Так или иначе, я слишком рано женился, и когда я раздумывал в Мексике о своей жизни, мне показалось, что с тех пор я вечно ввязывался во что-то, сам того не желая. Я начал думать, что повел себя так с комиссией, потому что хотел получить шанс выжить. И, однако, я не знал, что делать с этим шансом. Да, – задумчиво произнес он, – в плохом я был состоянии. – И улыбнулся. – Так или иначе, я заставил себя перестать предаваться размышлениям. Стал избегать бывать там, где мог встретить знакомых, пытался что-то придумать и через какое-то время заинтересовался одной историей, которую уже несколько лет приберегал на потом. – Он постучал по лежавшей перед ним на столике рукописи. – Если мне удастся снять это, получится картина, которая искупит всю мою плохую работу. – Он быстро пролистал страницы. – Жаль, что пришлось возвращаться к старому.
– Что-то не похоже, чтобы вы были здесь чем-то заняты больше, чем в Мексике, – сказал я.
Айтел кивнул.
– Я знаю, это выглядит чепухой, но в моем возрасте не так просто перебраться на новое место. Мне хотелось быть среди тех, кто знает меня. – Он улыбнулся. – Серджиус, клянусь, я начну работать. Эта картина должна быть снята.
– А даст вам кто-нибудь на нее денег? – спросил я.
– Это не главная проблема, – сказал Айтел. – У меня есть в Лондоне знакомый продюсер. Я его не очень люблю, но, если надо, могу с ним работать. Мы вступили в переписку. Ему очень понравилась моя идея, а в Европе я могу выступить режиссером под псевдонимом. Нужно лишь написать хороший сценарий. – Он вздохнул. – Вот только это не просто. У меня такое чувство, точно меня… ампутировали. Ты знаешь, у меня уже три месяца не было женщины.