Ольга Яковлева
Шрифт:
Ольга смотрела на него удивлённо.
— Вот мы с тобой, например, продолжал старик ботаники, — утром пожаловались: «Ой, голова!», а к вечеру уж лежим с температуркой, да? А растения говорят о себе, о болях своих в день но полбуковки. Неопытный человек и не заметит ничего. А потом вдруг: ах, погибло растение! Ни с того ни с сего… За ними, за растениями, наблюдать — глаз такой острый нужен, и чутьё, и сердце!.. Вот у Гени моего… Ну это понятно, природное! Отец его был просто удивительный наблюдатель, удивительно талантливый молодой человек. (Ольга затаив дыхание
— Они умерли?
— Погибли, да. В экспедиции пропали без вести. Вот здесь, — старик ботаники подошёл к огромной карте СССР, — видишь? Река Чусовая… Никогда я тут не был. Смотрю, смотрю иной раз на карту — где же мои дети?.. Это одиннадцать лет назад всё случилось. Геньке как раз два годика было…
Огоньков принёс наконец кофейную банку. Старик ботаники взял оттуда иол-ложки этого самого фарфора-фосфора (суперфосфата) — беловатый такой порошок, — развёл его в высоком стакане с носиком и полил цветок. Будто больному подал, который всё пить да пить без конца просит.
Ольга шла домой. Сыпкий осенний дождик бегал по лужам. Лужи были тёмные, большие и с каждым днём всё расползались, расползались… Хотя бы уж скорее морозец пристукнул, что ли! Уж пора. Улетают с календаря последние странички октября…
Из-под дождя — особенно у кого зонта нет — люди убегают как можно скорее. Но не такое было настроение сегодня у Ольги, чтобы бегать. Она медленно шла по мокрой улице. Только портфель на голову положила. Скоро с него начало капать, как с настоящей крыши.
Ольга думала про Огонькова и старика ботаники. Кто же всё-таки прав из них и кто виноват?.. Конечно, Борис Платоныч взрослый. А взрослые, как заметила Ольга, почти всегда правы. Не только потому, что они заставляют слушаться, но и на самом деле. Наверное, они и правда больше понимают.
Однако Борис Платоныч…
Как-то странно было об этом думать… Он старый — верно. Но вот взрослый ли?.. Ольга покачала головой, с портфеля сбежала струйка прямо ей за рукав. Но Ольга не обратила на это внимания.
Старый или взрослый? Выходит, это не одно и то же?.. Взрослых как-никак слушаются. А старика ботаники очень даже свободно можно и не слушаться. Подумаешь!
И ничего тебе за это не будет — как Огонькову, например…
Его приструнить хорошенько, Огонькова этого! Если б он маме или Наталье Викторовне так ответить посмел — ого-го что было бы! А старик ботаники только голову опустит да выйдет из комнаты. Вот и всё наказание!
Но зато он, конечно, старый. И вот за старость Ольга к нему относилась с уважением… Такое даже стихотворение есть: «Шёл трамвай десятый номер по бульварному кольцу, в нём сидело и стояло сто пятнадцать человек», а кончается оно так: «Но давайте скажем в рифму — старость надо уважать!» Вот так и Ольга поступала.
И ещё она любила его: он такой добрый. А как растения его слушаются! Это ж просто загляденье! Вот среди них он настоящий взрослый, среди растений.
Так. Со стариком ботаники немного разобрались. Теперь Огоньков, он тоже не очень-то взрослый. Он просто по годам старше, а вообще-то… Собрался в школу юнг. Убежать… Прошлый год мама хотела пойти на курсы по домоводству. А ей сказали: «Уже закончен приём!» Так же могут и Огонькову сказать. Даже обязательно так и скажут. Во всех школах занятия начинаются с первого сентября. Это всякий знает. А тут вдруг — здрасте пожалуйста! — приехал.
Ольга даже усмехнулась, представив себе растерянную физиономию Огонькова и усатое, здоровенное лицо директора школы юнг: «А приём окончен!..»
Да разве этому Огонькову объяснишь? Он тебя и слушать не станет. Разве его уговоришь? Потом он — если уж честно признаться — считает Ольгу за мелюзгу. Он, видите ли, всегда прав, а Ольга ему должна быть на посылках, как золотая рыбка! Да ещё — врун такой! — небось на старика ботаники покрикивает: «У меня всё в порядке, а если б было не в порядке, Олька бы сказала».
А Борис Платоныч, конечно, верит. И в школу не звонит. Он и рад верить. Он и четверти того не знает, что Огоньков творит…
— Девочка, ты что здесь стоишь?
Ольга далее вздрогнула. Из-под огромного зонта с ней разговаривала огромная тётка. А Ольга стояла под портфелем. Он уже, наверно, весь промок, и сырость добралась до тетрадок…
— Так все пятёрки свои промочишь! — Тётка улыбнулась, и Ольга поняла, что она хорошая. А уж забронирована была — как танк! Огромный зонт, толстое пальто, на ногах сапоги. Никакой дождь ей не страшен!
От одного вида этой доброй, огромной, непромокаемой тётки у Ольги стало как-то веселей на душе. Она побежала, побежала по улице, не очень боясь оступиться в лужу. До дому-то оставалось совсем пустяки. Рукой подать! Ботинки хлюпали и пели. Она бежала, а в голове у неё весело, как пинг-понговый шарик, прыгала мысль: «Мама чего-нибудь придумает! Мама чего-нибудь придумает!..»
Она не стала звонить, открыла дверь своим ключом, вошла и крикнула весело:
— Мам, спасай! Я промокла ужасно…
В квартире было пусто. Слова разбежались по квартире, но никто ей не откликнулся. Ольга пошла на кухню. Мокрое пальто тяжело висело на плечах, она села. И тут же увидела записку от мамы. Торопливую, небрежную записку: «Кушай. Приду часов в 8. Мама». Вот тебе и всё!..
Нет, она не на работу пошла. Совсем не на работу!.. Так спешила — даже бумажку хорошую не взяла, а просто край газетный оторвала и написала.
Ольга стала расстёгивать пуговицы. Да пальцы замёрзли, плохо слушались. Она встала сердито, только один шаг шагнула, и неловко так вышло — хлоп коленкой о буфет! Больно ей было, а больше обидно; уткнулась носом в уже облупившуюся немного белую буфетную стенку, заплакала.