Олигарх с Большой Медведицы
Шрифт:
– Вам бы только все выбрасывать! – кричал он на дочерей. – Пробросаетесь! Вот будем баню ставить, они туда пойдут!..
Рамы не годились не то чтобы для бани, но даже и для того, чтобы сложить из них весенний костер, ибо были костлявы, гвоздисты, в струпьях белой краски, которая в огне скручивалась и невыносимо воняла.
Лиза отца побаивалась, а Дунька – нисколько, поэтому летом был нанят грузовик и все барахло, предназначенное «для бани», было отправлено на свалку, чего отец даже не заметил!
Дунька очень гордилась своей
Все у нее ходили по струнке. И сестру она всегда воспитывала правильно, хоть та и старше и все должно быть наоборот. Но младшая, едва родившись, взяла воспитание старшей в свои руки – вот сестра и получилась хоть куда, умница, красавица и слушается ее, Дуньку.
Только в последнее время она вышла из-под контроля. Какой-то объявился неизвестный науке сосед, который, кажется, заморочил сестре голову. Не уследила Дунька! Как может заморочить голову мужчина, у которого нет никаких определенных занятий?!
Дунька фыркнула, вытирая с плиты коричневые кофейные разводы. Она терпеть не могла беспорядок и никогда «не терпела», устраняла его немедленно по обнаружении. Еще она терпеть не могла никчемных мужчин, хнычущих женщин и пустой траты времени. В том, что сосед – пустая трата времени, она нисколько не сомневалась.
Если сестра влипла всерьез, от этого самого соседа придется как-то избавиться, уж Дунька найдет, каким именно способом!
Представив себя на яблоне с кинжалом в зубах, подстерегающей врага, она засмеялась и ополоснула под краном руки. В конце концов, можно и без кинжала обойтись. Как будто мало других, цивилизованных способов!
Она снова поставила кофе, решив начать все сначала, хотя времени было маловато, понеслась в спальню и выудила из шкафа чудесный английский деловой костюм с корректной юбочкой до середины колена и отложным воротничком.
Кажется, именно так должны выглядеть женственные деловые дамы по мнению самодуров-начальников, решила она, рассматривая себя в зеркало. Очень, очень мило. Очень по-английски и в то же время с намеком. Намек состоял в крошечном платочке, обернутом вокруг шеи – лебединой, разумеется. Хвостик кокетливо торчал таким образом, что хотелось умильно обойти его взглядом, который при этом немедленно упирался в грудь.
Грудь тоже ничего себе.
Никакими комплексами, в отличие от сестры, она не страдала, знала себе цену и была уверена, что сможет заполучить любого мужчину, если только он ей понадобится. Ну, почти любого.
Черт побери, как же ходят в этих юбках?! Ни шагнуть, ни наклониться, ногу на ногу не положить, да еще снизу поддувает! Кроме всех прочих неудобств, придется еще надевать соответствующие ботинки и шубу до пят, коротеньким полушубочком не обойдешься, это уж точно!
Она на всякий случай опять набрала Лизин номер и, когда и на этот раз никто не ответил, слегка встревожилась. А вдруг этот самый неизвестный и подозрительный сосед куда-то
Дунька уже допивала кофе, когда позвонили в дверь.
Никто не должен был прийти. Никто не звонил к ней по утрам перед работой, и она, взглянув на часы, удивленно пожала плечами.
Звонок повторился, и она пошла открывать – чашка в одной руке, сигарета в другой.
В крохотном омуте «глазка» покачивалось нечто неопределенное, и Дунька тут же решила, что это балуются очередные проходимцы. Впрочем, дом был спокойный, с домофоном и дворничихой, проживающей на первом этаже, не слишком отягощенный проходимцами.
– Ева, открой, – послышалось с той стороны двери, и стало ясно, что покачивается там вовсе не проходимец, а муж.
Никто, кроме этого самого мужа, никогда не называл Евдокию Юрьевну Арсеньеву Евой.
Муж пришел с работы, сформулировала Дунька, и открыла дверь. А что было делать?!
Открыла и сразу ушла в сторону кухни, чтобы еще хоть три минуты с ним не встречаться.
– Ева! – крикнул он из коридора, но Дунька не отозвалась. Он некоторое время топтался в отдалении, а потом пришел. Она слышала его дыхание, совсем близко.
– Что-то ты сегодня рано, – сказала она. – Кофе будешь? И почему ты звонишь? Где твои ключи? Позабыл у любимой?
– Ева, помоги мне.
Дунька оглянулась, и глаза у нее стали круглыми, как у сороки.
Мужа кривило на один бок, в лице его была бледность, которая в романах именуется «мертвенной», и светлый свитер с той стороны, на которую его кривило, оказался странного, бурого цвета.
– О, боже мой, – пробормотала Дунька, кинулась и подхватила его. – Что случилось?! Вадим!
Муж повис у нее на руках, и она кое-как усадила его на высокий стул у барной стойки, вернее, не усадила, а так, прислонила с грехом пополам.
– Помоги мне, – простонал он, и Дунька перепугалась, что он сейчас упадет в обморок.
Впрочем, не слишком и перепугалась. Она почитала себя трезвой и холодной женщиной, а потому сейчас ее больше всего волновал вопрос, не опоздает ли она на представление новому начальству. Впрочем, Вадиму об этом можно не сообщать, изобразить сочувствие и заботу.
Сейчас она изобразит.
– Что случилось?! – вскрикнула Дунька вполне натурально. – Тебя избили? Тебе плохо?!
– Мне плохо, – выговорил он. – Мне надо… У меня там… рана.
– Рана?! – переполошилась Дунька.
А бок-то и вправду в крови! Очень похоже на кровь. Господи, что на этот раз?!
– Дай я посмотрю, – сухо сказала она. – Если у тебя рана, нужно ехать к врачу.
– Нет.
– Вадим, дай посмотрю.
Она стянула с него свитер, очень аккуратно, чтобы не запачкать свой английский костюм, и бросила на пол. Свитер был «не ее», купленный, очевидно, «любимой», и брезгливость ее была не из-за крови, а из-за «любимой».