Оливия Киттеридж

Страут Элизабет

— Ну что вы, вокруг столько хороших детей, — и берет из рук Молли чашку кофе.

Кажется, что карие глаза Марлен не могут ни на чем сфокусироваться, щеки ее как-то опали. Оливия садится на стул напротив нее.

— Кладбищенские церемонии — это ужасное дело, — произносит Оливия, и Марлен улыбается, высоко на ее щеках подрагивают ямочки, словно отпечатки крохотных звездочек.

— Ох, Оливия, привет! — откликается она.

Марлен потребовалось много лет, чтобы отвыкнуть называть Оливию «миссис Киттеридж», так всегда бывает, когда полгорода училось у тебя в школе. И по правде говоря, есть и обратный эффект: ты привыкаешь смотреть на полгорода как на детей; Оливия

до сих пор видит, как школьники Эд Банни и Марлен Монроу, еще даже не в старших классах, влюбившись друг в друга, вместе идут из школы домой. Когда они доходили до перекрестка Кроссбау-Корнерз, они останавливались там и разговаривали, и Оливия иногда видела их там даже в пять вечера, потому что Марлен надо было идти в одну сторону, а Эду — в другую.

На глазах у Марлен появляются слезы, она начинает часто-часто моргать. Наклоняется к Оливии и шепчет:

— Керри говорит, никто не любит рёвушек-коровушек.

— Чушь собачья! — отвечает Оливия.

Однако Марлен выпрямляется: появляется Керри, худая как палка и на высоких каблуках; как только она останавливается, она выпячивает обтянутое черной юбкой бедро, и Оливии вдруг приходит в голову, что, вполне возможно, над Керри издевались, когда она была совсем юной и такой тощей маленькой девочкой.

— Хочешь пива, Марлен? — спрашивает Керри. — Вместо твоего кофе? — Сама она держит в руке банку пива, ее локоть упирается в талию, темные глаза светятся умом, вбирают все окружающее: нетронутый кофе в чашке Марлен, а также и присутствие Оливии Киттеридж, которая много лет назад отсылала Керри в директорский кабинет не раз и не два, прежде чем Керри отправили куда-то пожить с родственниками. — А может, тебе хочется выпить немного виски?

Генри мог бы вспомнить, почему девочку куда-то отправили. Оливия же не отличалась способностью запоминать такие вещи.

— Капелька виски — это совсем не помешало бы, — соглашается Марлен. — А вы выпьете, Оливия?

— Не-а. Спасибо.

Если бы она позволяла себе пить, она стала бы пьянчужкой. Она держится подальше от выпивки, всегда держалась. Интересно, а бывшая жена Кристофера, — может, она скрытая пьянчужка и там, на Западном побережье, пьет все эти калифорнийские вина?

Дом наполняется людьми. Они идут по коридору, выходят на веранду. Некоторые рыбаки приехали из Саббатус-Кова, выбритые и начищенные, словно только что дочиста отмытые. Входя в гостиную, они сутулят широкие плечи, выглядят робкими и смущенными, когда берут огромными руками крохотные шоколадные пирожные. Вскоре в гостиной становится так тесно, что Оливия уже не может видеть залив. Мимо нее движутся юбки, пряжки ремней.

— Я только хотела сказать, Марлен, — это вдруг все расступились, и в прогалине оказалась Сюзи Брэдфорд, протиснувшаяся между журнальным столиком и диваном, — что он так мужественно вел себя во время болезни. Я никогда не видела, чтобы он жаловался.

— Да, — отвечает Марлен. — Он не жаловался. У него была корзина путешествий.

Во всяком случае, Оливия думает, что она расслышала именно эти слова. Что бы Марлен ни сказала, всё как-то сбивает Оливию с толку. Оливия замечает, что Марлен вдруг заливается румянцем, словно она только что выдала какой-то очень личный, интимный секрет, существовавший между нею и ее мужем. Но Сюзи Брэдфорд в этот момент роняет варенье с одного из пирожных себе на грудь, и Марлен восклицает:

— Ох, Сюзи, идите поскорей в ванную, это в конце коридора. Такая хорошенькая блузочка, вот жалость!

— В доме ни одной пепельницы, — произносит какая-то женщина, проходя мимо.

Из-за неожиданно возникшей толкучки ей приходится на миг задержаться

рядом с Оливией, она глубоко затягивается сигаретой, прищурив от дыма глаза. Укол узнавания, забытого знания — вот что в этот момент ощущает Оливия. Однако она не смогла бы сказать, кто такая эта женщина, понимает лишь, что ей не нравится, как та выглядит, с ее прямыми, длинными прядями волос, в которых видно много не красящей ее седины. Оливия полагает, что, раз уж у тебя волосы поседели, значит, пришло время их покороче подстричь или подобрать повыше и заколоть на затылке: нет смысла считать, что ты все еще девочка-школьница.

— Не могу отыскать ни одной пепельницы в этом доме, — повторяет женщина, закинув голову и выдувая в потолок струю дыма.

— Ну что тут скажешь, — произносит Оливия. — Я думаю, это очень плохо.

И женщина проходит дальше.

Оливии снова виден диван. Керри Монроу пьет из большого бокала коричневую жидкость — виски, подозревает Оливия, которое она раньше предлагала им с Марлен, — и, хотя губная помада Керри по-прежнему ярка, а ее скулы и подбородок по-прежнему впечатляюще пропорциональны, кажется, что под ее черным одеянием все ее суставы как-то расшатались. Нога, переброшенная через ногу, покачивается, ступня дергается, заметна какая-то внутренняя неустойчивость.

— Хорошая была служба, Марлен, — говорит Керри и тянется к столу взять шпажкой тефтельку. — По-настоящему хорошая. Ты оказала ему честь.

И Оливия кивает, потому что ей хотелось бы, чтобы Марлен утешили эти слова.

Однако Марлен даже не видит Керри: она смотрит вверх на кого-то, улыбаясь, берет чью-то руку в свои и произносит:

— Все это планировали дети.

Рука оказывается рукой младшей дочери Марлен: она, в голубом бархатистом свитере и темно-синей юбке, втискивается между Марлен и Керри и кладет голову на плечо матери, прижимаясь к ней всем своим пухленьким телом девочки-подростка.

— Все говорят, какая хорошая служба была, — повторяет Марлен, отводя длинные локоны дочери с ее глаз. — Вы и правда все очень здорово устроили.

Девочка кивает и прижимается головой к руке матери чуть ниже плеча.

— Великолепно устроили, — произносит Керри, опрокидывая в рот остатки виски из бокала так, будто это всего лишь чай со льдом.

А Оливия, глядя на все это, ощущает — что? Зависть? Нет, разве можно завидовать женщине, которая только что потеряла мужа? Но чувство недостижимости — вот как она определила бы это. Эта пухленькая, добросердечная женщина, сидящая на диване, в окружении своих детей, кузины, друзей — она недостижима для Оливии. Оливия сознает, какое разочарование это чувство несет с собой. Потому что зачем же в конечном счете она пришла сюда сегодня? Не только потому, что Генри сказал бы, что надо пойти на похороны Эда Банни. Нет, она пришла в надежде, что рядом с чужим горем в ее собственную темницу пробьется лучик света. Однако она остается отдельной от всего этого — от этого старого дома, от заполнивших его людей, кроме, пожалуй, одного голоса, который начинает звучать громче всех остальных.

Керри Монроу пьяна. В своем черном костюме она встает у дивана и высоко поднимает руку.

— Коп Керри, — говорит она очень громко. — Да-да, вот кем я должна была быть. — Она смеется и пошатывается.

— Потише, Керри, — советуют ей присутствующие. — Осторожно! — И Керри с размаху усаживается на подлокотник дивана, сбрасывает черную туфельку и взмахивает ногой в черном нейлоне. — А ну, лицом к стене, подонок!

Это отвратительно. Оливия поднимается со стула. Пора уходить, прощаться не обязательно. Никто и не заметит, что она ушла.