Он & Она

Машкова Диана

Малыш родился в начале марта.

Начались схватки поздно ночью, и Олеся не была уверена, что пора. Да и боялась зря всех перебудить. Но когда боль стала накатывать с такой силой, что началось головокружение, пришлось поднимать Ивана. Олеся, глядя на взъерошенного любимого, очумело метавшегося по их спальне в поисках одежды, не знала, что делать: смеяться над ним или плакать от боли. Наконец они собрались.

В роддоме ее приняли без проволочек, и Иван с таким видом, словно гора у него свалилась с плеч, моментально уехал. Врач, осмотрев Олесю, вынес вердикт: «Не скоро». Ее отправили в предродовую палату и оставили

наедине со схватками, которые с каждым разом становились все болезненнее и сильнее.

К полудню Олеся чувствовала себя так, словно стоит на пороге смерти. Перед глазами все плыло, она лежала в палате совсем одна и, впившись в железную спинку кровати побелевшими руками, ждала очередной волны. Одновременно с нечеловеческой болью накатывала страшная тошнота, и казалось – все! Душа со звериным криком уже вылетает из тела.

– Чего орешь? – наконец просунула голову в палату акушерка.

– А-а-а! – ответила ей Олеся.

– Ладно, – недовольно вздохнула она, – сейчас врача позову.

Явившаяся докторша долго осматривала, потом надела перчатки и начала какие-то манипуляции. Олеся старалась не смотреть, да и не видела она ничего сквозь пелену на глазах, зато через несколько секунд поняла: ее хотят разорвать изнутри на части!

Теперь она уже не боялась смерти, она молила о ней.

– Вставай! – бросила врач, убрав руки.

– Как… – прошептала Олеся растрескавшимися в кровь губами.

– Желательно молча, – усмехнулась докторша, – пойдем рожать.

Свет, пронизывающий веки и бьющий в глаза; жесткие голоса врача и акушерки; звяканье инструментов. Олеся уже знала, что просто не выживет.

А потом услышала первый крик собственного ребенка.

– Мальчик, – коротко доложила врачиха и, взглянув в лицо Олесе, добавила, – вы что, мамаша, не рады?

После этого Олеся попала в другую палату и долго спала. Она спала в роддоме все время, просыпаясь лишь для того, чтобы поесть самой или накормить ребенка. Маленького Илюшу (имя женщина, лишенная участия мужа, выбрала ребенку сама) приносили и клали рядом с ней на кровать. Он, не открывая глаз, начинал принюхиваться и ловить воздух крошечным ртом. Такой маленький и забавный!

Олеся с первого взгляда влюбилась в своего сына – ради такого красавца, как две капли воды похожего на Ивана, стоило немного помучиться! У Илюши был папин лоб, папин нос и папин волевой подбородок. Только глаза – огромные, с длинными ресницами – достались мальчику от нее. Олеся смотрела на сына и не понимала, как это она сможет оставить его с бабушкой или няней, чтобы уехать в Москву и заниматься карьерой?! Он же такой крохотный, беззащитный. Наверное, придется отложить свои планы хотя бы на год – ничего ведь не изменится за это время. Иван, если не передумал, пусть едет пока один: заработает немного, снимет квартиру. А она покормит ребенка грудью до двенадцати месяцев – надо же иммунитет ему укреплять! – а потом переедет. Илюшу пока оставит с мамой – она даже согласилась уволиться ради внука, – но как только все вопросы в Москве решатся, сына сразу же заберет!

Олеся никогда не могла подумать, что в ней запрятано столько нежности и материнской любви. Она так страстно мечтала всю жизнь об актерской карьере и вдруг так легко решила ее отложить ради этого маленького человечка. Чудные существа все-таки женщины!

Выписывать их должны были по плану – на пятый день, и Олеся с раннего утра ждала своего врача и педиатра. Пусть объяснят, как дальше, дадут рекомендации. Она будет четко все делать, даже несмотря на то, что скоро защита диплома и надо готовиться к выпускным экзаменам. Ребенок важнее всего, а на экзаменах пусть поработает зачетка. Разве не так?

Молодой врач-педиатр долго сидел перед ней, стоявшей у его стола – садиться пока было нельзя, – и перебирал бумаги. Вид у него был такой нахмуренный, что Олеся забеспокоилась.

– Что-то не так? – наконец прервала она молчание.

– Как вам сказать, – его глаза забегали, – есть один вопрос.

– Ну, говорите! – Олеся начала раздражаться.

– У вашего сына, – он по-прежнему смотрел в пол, – врожденный порок сердца.

– Что?! – Олеся оперлась спиной о косяк.

Зачем этот молокосос говорит ей такие вещи?! У него ни опыта, ничего – работает, скорее всего, без году неделю. Вот и городит полную чепуху.

– Стеноз аорты, – пояснил он, как будто Олеся спрашивала об этом, – сужение отверстия аортального клапана. Нет нормального тока крови.

– Вы не понимаете ничего, – взвилась она, – позовите другого врача!

– Другой, – молодой человек наконец посмотрел на нее, и она увидела в его глазах острую жалость, – скажет вам то же самое.

– Нет…

– Ничего не поделаешь, – он, кажется, готов был провалиться сквозь землю, – анализы делали три раза. Кардиолог смотрел…

Только сейчас Олеся поняла, что в словах этого человека нет обмана. Ее сын и в самом деле серьезно болен! Но почему?! Кто в этом виноват?

Она молчала, не в силах произнести ни слова, и тогда врач заговорил сам.

– Ребенку нужна сложная операция, – торопливо объяснял он, – в нашем городе медицинского центра ВПС [2] нет. Можно попробовать Волгоград. В Москву можно: там Бакулева, Филатовская. Но Филатовская работает с москвичами или по факту оплаты. Хотя, – врач сделал паузу, лицо его покраснело, – кардиолог говорит, если есть средства, с таким диагнозом лучше ехать в Германию.

Олеся перестала слышать его, перед глазами стелился туман, горячая кровь забила в ушах набатом. Она начала сползать вниз по косяку…

2

Аббревиатура от «Врожденный порок сердца».

Их с Илюшей выписали. Поставили на очередь в департаменте здравоохранения – на операцию в Кардиоцентре нужна была квота от них – и распрощались. Сколько ждать операции? Никто этого не знал: может быть, полгода, может быть, год. А если ситуация выйдет из-под контроля раньше? Значит, на то воля Божья – надо смириться…

Слыша такие вещи от людей в белых халатах, Леся едва могла сдержаться от ярости. Да что они понимают?! Речь идет о жизни человека! Это же ребенок живой, не игрушка!

Олеся вернулась домой к Ивану. Первые два дня она не могла найти в себе сил признаться в болезни Илюши, и молодая бабушка от души радовалась внуку, тискала его, с рук не спускала, но, когда Леся рассказала всю правду, отношение моментально переменилось. Антонина Ивановна стала относиться к младенцу так, словно он был заразным, и Олесе, которая чувствовала это, было жалко сына до слез.