Он приехал в день поминовения
Шрифт:
– Присаживайтесь, друг мой. Прошу вас и впредь заходить ко мне поболтать без всяких церемоний... Ну что ж, попробуем не слишком обременить вас цифрами. Это не занятие для молодого человека. К тому же у людей обычно превратное представление о крупных предприятиях. Уж не думаете ли вы, что Мовуазен лично занимался грузовиками? Для этого достаточно простого служащего. Или полагаете, что я присутствую при разгрузке каждого траулера и отправке поездов с уловом? В старой солидной фирме, где механизм надежно отлажен... Вы по-прежнему не курите?
До чего же опешил Плантель, когда Жиль, губы которого по привычке опять дрогнули, с кроткой решительностью заявил:
– Месье Плантель, я хотел бы получить от вас документацию по всем предприятиям, в которых участвовал мой дядя.
– Но, мой юный друг...
Жиль выдержал характер. Свою добычу он унес на набережную Урсулинок.
В правом флигеле особняка, в третьей по счету комнате от своей спальни, как раз напротив окон Колетты, Жиль устроил себе кабинет.
Однажды утром он зашел в огромный зал, где стояли грузовики, и, как всегда вежливо, как всегда застенчиво, обратился к Пуано. Пожал ему руку.
– Скажите, месье Пуано, месье Лепар знаком с бухгалтерией?
– Но... Конечно. Это же его профессия,.
– Не будете ли вы любезны нанять еще одного служащего, чтобы я мог время от времени прибегать к помощи месье Лепара?
С тех пор почти каждый день отца Алисы, гордого, хотя и обеспокоенного такой честью, приглашали к молодому хозяину. Костюмы бухгалтер носил дешевенькие, мятые. Очки в стальной оправе водружал на нос с величайшей осторожностью.
– Садитесь, месье Лепар. Если не возражаете, вернемся к папке с делом Элуа. Тут есть кое-какие непонятные мне операции, например поручительство по векселям Дюкрё.
И, часами не выпуская из рук карандаша, Жиль работал, как школьник с репетитором.
В четыре часа он неизменно поднимался.
– Благодарю вас, месье Лепар. До завтра!
Эспри Лепар возвращался в бывшую церковь, где Пуано, непосредственный его начальник, встречал бухгалтера удивленным взглядом, но расспрашивать не осмеливался.
А еще через несколько минут Жиль проходил мимо "Лотарингского бара", и Рауль Бабен, как всегда пребывавший на своем посту, чуточку раздвигал занавески.
В лотличие от других влюбленных, Жиль ждал Алису не у выхода из ее учреждения, а на стыке города и парка.
Раньше в пять темнело.
Теперь наступил февраль. Дни становились длиннее, и кое-кто из прохожих уже оборачивался, чтобы взглянуть, как племянник Мовуазена торчит на углу парковой аллеи.
Алиса появлялась в короткой юбке, с растрепанными волосами - шляпы она не носила.
– Здравствуй!
Уже несколько дней было так светло, что им приходилось ждать, прежде чем поцеловаться. В этот вечер лило как из ведра - шел нескончаемый холодный весенний дождь.
– Давно ты тут?
У них уже сложился известный ритуал встреч, частью которого был и этот вопрос. Алиса неизменно задавала его. Жиль неизменно отвечал:
– Только что пришел.
Затем привычным жестом, восхищавшим молодого человека, она брала его под руку и шагала рядом с ним, слегка наклонившись вперед и стараясь ступать на носок- походка, характерная, как не раз замечал Жиль, для влюбленных женщин.
Зонтика у него не было. Однажды вечером, когда он встретил Алису с зонтиком, купленным как раз перед свиданием, девушка подняла его на смех:
– Ты такой забавный с этой штуковиной! Вроде как свечу несешь во время крестного хода.
Плащ Жиля промок. Алиса была в светлом шелковом дождевике, на волосах у нее блестели светлые капли.
– Пойдем под наш зонтик!
Они шли, прижавшись друг к другу, поэтому им не всегда удавалось обходить лужи. "Нашим зонтиком" они именовали высокую приморскую сосну на самом берегу, рядом с Террасой; под этим деревом было почти сухо, только на ветках порой взбухали и внезапно скатывались вниз крупные капли.
Жиль с сожалением вспоминал о более темных и холодных вечерах, о рождественских снегопадах и последовавших за ними морозах, когда Алиса, чтобы согреться, засовывала озябшие руки ему в карманы, и наутро оба они просыпались с растрескавшимися губами.
В этот день вода на рейде, куда вереницей возвращались суда", казалась совсем желтой. Скоро в такое время окончательно станет светло, и пляж усеют купальщики.
– О чем ты думаешь?
– Ни о чем.
Он обнял девушку, и проходившая мимо старушонка обернулась, негодующе покачав головой. Алиса прыснула. Она распахнула дождевик, Жиль-свой, и каждый всем телом почувствовал тепло другого тела. Вода, стекавшая у них по щекам, смешивалась с влагой поцелуя. Рядом с Жилем сверкали карие глаза девушки, и они казались ему огромными.
– Ты счастлива?
– Почему ты всегда об этом спрашиваешь? А ты разве не счастлив?
– Ходила вчера в кино? С кем?
– С Линеттой и Жижи.
– Кто-нибудь с вами разговаривал?
– Альбер, дружок Жижи. Он сидел рядом с ней.
Жиль ревновал. И в то же время не ревновал. Все было куда сложнее. Он страдал при мысли, что скоро лишится этой каждодневной близости в полутьме парка, не будет больше бродить под руку с Алисой, болтая невесть о чем, не сможет больше неожиданно остановиться, обнять ее, зажать ей рот долгим поцелуем.
Воскресенье, когда он не мог с ней видеться, было для него скверным днем. Алиса отправлялась в город с гурьбой подружек. Жиль знал, что за ними увязываются молодые люди.
Не раз, ворочаясь в своей одинокой постели, он думал: "Я, кажется, хандрю. Не слишком ли я много работаю?"
Он не грустил. Он испытывал беспокойство. В голове у него теснилась куча разных мыслей, но все какие-то неопределенные. Было, правда, одно слово, коротенькое словечко "пара", которое разом погружало его в задумчивость.