Он приходит по пятницам
Шрифт:
Потратим еще пару фраз, чтобы сразу закончить с Анной Леонидовной, о которой здесь просто нечего писать – ни рассказывающий историю Миша, ни автор романа не знают, чем она занималась в течение этой недели. Наверное, как и у всякого, у нее были какие-то дела по дому, развлечения, пристрастия. Не исключено, что она посещала Театр оперетты или разыскивала по магазинам мелкую дешевую рыбу для кошечки. Возможно, у нее были какие-то другие занятия. Однако, предполагая, что ее времяпровождение за пределами института не имело явной связи с развивающейся интригой нашего романа, описание ее домашних дел и делишек и не должно появляться на этих страницах.
Пишущему эти строки всегда казалось антихудожественным стремление к «очеловечиванию» героев советских милицейских романов – всех этих майоров Прониных и лейтенантов милиции. Такая «реалистическая» струя в романах про бандитов, шпионов, погони и перестрелки – призванная превратить картонные фигурки в полнокровные образы литературных героев – на деле, только идет во вред их художественному качеству. Если ты взялся рассказывать захватывающую историю про загадочную медную пуговицу, то и держись этой линии – не трать страницу за страницей на то, чтобы описать запутанные взаимоотношения майора с его первой и второй женами и их родственниками, или на умилительную картинку школьного концерта, на котором майор с волнением слушает выступление своей младшей дочки. Для читателя, заинтересовавшегося очередной медной пуговицей, все подобные уловки по утеплению образа героя и приданию ему человеческой глубины совершенно излишни. С его точки зрения, они обычная «вода», которой оказывается перенасыщено всё повествование, – отожми ее, и от истории ничего не останется. Тот же, кого можно всерьез заинтересовать проблемой родительских взаимоотношений с подростками – и вообще человеческими проблемами, – скорее всего и в руки не возьмет твою паршивую книжонку про Тайну медной пуговицы: литература большая и выбор у него богатый.
Автор понимает, что тот, кто будет следовать этому рецепту до логического конца и вычеркивать из текста любые прямо не относящиеся к интриге детали и описания, придет таким путем к кратчайшему изложению главной сюжетной линии – не к захватывающему роману, а в лучшем случае, к его «либретто». К чему-то вроде известных историй про инспектора Варнике. Они могут оказаться по-своему любопытными, но литературой здесь и не пахнет. Ясно, что граница, которая отделяет разумное использование как бы «излишних», но придающих убедительность повествованию, деталей и подробностей от разрушающего общую художественную конструкцию «очеловечивания» героев, очень зыбка, подвижна и ее не удается провести на основании каких-то формальных критериев – это вопрос авторского чутья и литературного вкуса. Как бы ни был уверен пишущий в своей правоте, никто не может ему гарантировать, что в своих собственных сочинениях он нигде не переходил той границы, что лежит между безупречным детективом и водянистым бесформенным опусом неясной жанровой принадлежности. На такой результат автор может лишь надеяться, и тем не менее, у него нет сомнений в том, что прописанный выше рецепт обладает безусловной ценностью – только следование ему дает шанс на успех.
А потому скажем кратко, что, появившись в институте во второй половине дня в понедельник – именно тогда она поделилась с Ниной своей поразительной новостью, – вахтер чувствовала себя уже гораздо спокойнее. Милиция ее не тревожила, и ни комендант – ее непосредственная начальница, – ни кто-либо еще из начальства ничего ей не говорили и ни о чем не расспрашивали. И в бухгалтерии с ней разговаривали как обычно – в институте, похоже, никому не было известно о том происшествии, в которое она оказалась впутанной, или же руководство не придавало ему большого значения. Ее опасения, что жуткая история еще не закончилась и может иметь неприятные для нее последствия, были, по-видимому, чрезмерными, если не вовсе надуманными. На деле всё было тихо, буднично, и ничто не предвещало продолжения кошмаров. Дневных смен на этой неделе у Анны Леонидовны не было, и она не появлялась в институте до следующего суточного дежурства в пятницу, так что даже о фуроре, вызванном в НИИКИЭМСе ее сообщением о найденном трупе, она узнала лишь гораздо позже – когда любые переживания по этому поводу уже утратили для нее всю свою актуальность.
То обстоятельство, что наша героиня оказывается в данной главе за сценой, и мы не знаем, чем она в это время занималась и какие мысли и чувства посещали ее за этот период, вовсе не говорит о том, что на этих страницах она исчезает из числа персонажей текущего повествования. Совсем наоборот. Можно сказать, что упомянутая выше работа милиции, реагирующей на сообщение об убийстве неизвестного лица, была, в значительной мере, связана именно с ее персоной и касалась выяснения некоторых обстоятельств ее личной жизни.
Отдохнув после суточного дежурства и выйдя в понедельник на службу, лейтенант, приезжавший ночью в НИИКИЭМС, первым делом отправился с докладом к своему непосредственному начальнику.
В своем изложении событий Миша сыпал именами, званиями и должностями тех, кто по той или иной причине появлялся в его рассказе, – он всё это знал в деталях и мог чуть ли не по дням и часам расписать ход проводившихся следственных мероприятий. Но я-то большую часть этой информации не запомнил – канву могу воспроизвести, но подробности из памяти исчезли – всё-таки больше десяти лет прошло с тех пор. А что еще важнее, я крайне плохо ориентируюсь во всей этой милицейской механике, в ее статике и динамике: кто кому подчиняется, как называются те или иные подразделения городского управления МВД, занимавшиеся описываемым делом, в чем состоит их повседневная работа, как они взаимодействуют между собой – всего этого я не знаю. А если и есть у меня какие-то обрывки сведений об этой специфической области, почерпнутые, главным образом, из тех же книжек про условного майора Пронина и его коллег и из сериала «Следствие ведут знатоки», то я никак не могу положиться на верность своих представлений о работе милиции. Посему, чувствуя свою слабость в этих вопросах, я по мере возможности стараюсь избегать излишней конкретности в описаниях этой стороны дела, чтобы не попасть впросак и не уподобляться Ляпис-Трубецкому с его стремительным домкратом.
Ведомый этим похвальным, с моей точки зрения, стремлением (не уверен – не обгоняй и промолчи – за умного сойдешь) я не стану никак характеризовать того милицейского начальника, к которому направился лейтенант, или давать ему какое-то имя – мне кажется, здесь вполне можно без этого обойтись. По наитию и недолго раздумывая, я назвал вынырнувшего в рассказе лейтенанта Одинцовым и мог бы, продолжая взятую линию, ввести в действие майора Двушкина, а затем и стоящего над ними полковника Троицкого. Однако боюсь, что незатейливый юмор такого рода лишь повредит общей тональности моего рассказа и может даже оттолкнуть читателя. Да и не важны все такие надуманные подробности для сути дела – какая нам разница, гордился ли начальник своими пышными усами или был лыс, как биллиардный шар? Не в этом же интерес рассказываемой истории!
Докладывая начальству о результатах своей экспедиции в НИИКИЭМС – при сем в кабинете присутствовал еще один из старых и опытных сотрудников отдела, время от времени вставлявший в разговор свои замечания, – лейтенант упирал, главным образом, на несуразность и даже неправдоподобность случая, с которым ему пришлось столкнуться.
– Не знаю даже что в рапорте писать, – жаловался он. – Чепуха какая-то. Есть тут основания для возбуждения дела, нет ли? Как тут решить? Нужен ваш совет. Сам я в большом сомнении. К какому выводу я должен прийти в своем рапорте? Вам решать. Вы начальник – вам и карты в руки. Как скажете, так и напишу.
Однако начальник вовсе не торопился предрешать, к каким выводам и формулировкам следует склоняться при описании происходящего. Кстати надо сказать, что обращенное снизу вверх требование (просьба, пожелание) ясно сформулировать ответ на какой-либо производственный вопрос обычно вызывает у начальства негативную реакцию. Казалось бы, начальники для того и существуют, чтобы в сложных, не предусмотренных инструкциями случаях брать решение на себя и расставлять недостающие точки над i – именно в этом должна находить выражение начальственная, то есть управляющая всем процессом, воля. Но на деле подавляющее большинство начальников – в какой бы сфере деятельности они ни функционировали – почти во всех случаях, где требуется занять определенную позицию и задать направление деятельности подчиненным, ведет себя прямо противоположным образом. (Я не имею в виду те ситуации, когда решение затрагивает личные интересы начальника, – это совершенно другой вопрос, требующий отдельного рассмотрения). Типичный начальник всеми силами стремится уклониться от требующегося решения и либо спихнуть его вниз на подчиненных – пусть сами, как сумеют, выкручиваются из создавшегося положения – либо, что еще предпочтительнее, «отпасовать» вопрос куда-нибудь вбок, чтобы над ним ломали головы другой начальник и его подчиненные. Конечно, начальники бывают разными, и вопросы могут не походить один на другой, но как тенденция такое отношение к своим начальственным прерогативам и к праву принимать окончательные решения характерно для практически всех больших контор со сложной иерархической организацией. Стандартным признаком начальствующего оказывается – как они сами считают – право и возможность давать ценные указания общего характера и не нести ответственности за то, как они выполняются. Это верно для всех уровней руководства: от самого низа до самого заоблачного верха, но чем выше пост, занимаемый начальником в иерархической структуре, тем легче ему уклоняться от конкретных решений и отделываться от наседающих снизу обтекаемыми общими фразами. Не сомневаюсь, что и милиция не слишком отличается в этом отношении от всех прочих контор (а если учесть, что ее структура сходна с армейской, то там указанная тенденция должна процветать во всей своей красе).
Надо полагать, что и в нашем случае разговор в начальственном кабинете протекал по общепринятому образцу: лейтенант докладывал, объяснял и жаждал начальственного приговора, разрешающего все его сомнения, а слушающий его не спешил бросить на чашу весов свое решение и снять с плеч лейтенанта тяготящий его груз.
– Главное, непонятно, – втолковывал слушающим лейтенант, – как они, то есть покойный (если нож под лопаткой, то, пожалуй, и в самом деле покойник) и те, кто его зарезал, попали в институт. Я говорю «те», потому что одному человеку вряд ли бы удалось так быстро и аккуратно вытащить труп из института. Окна зарешечены, главный вход закрыт изнутри и под наблюдением сидящей рядом вахтерши, черный ход тоже заперт на висячий замок – причем, подчеркиваю, заперт изнутри. В подвале – еще одна теоретическая возможность проникновения – ни малейших следов. Я не верю, что там кто-то лазил.