Он приходит по пятницам
Шрифт:
– А если они заранее туда вошли, – встрял в лейтенантовы рассуждения присутствовавший в кабинете и до того молчавший милиционер, – зашли еще днем – наверняка там десятки людей туда-сюда проходят – и затаились где-нибудь – пусть на той же черной лестнице. А ночью вышли.
– Да, это могло быть. Я уже об этом думал. Но потом-то куда они делись? У них было всего 15-20 минут, чтобы выбраться, да еще и выволочь с собой труп. И никаких следов не оставили. Каким образом они вылезли? Просто невероятно. Не складывается картинка.
Лейтенант немного помолчал, видимо, ожидая некой реакции со стороны начальника, но не дождавшись ее, продолжил выкладывать свои соображения:
– Проще всего, конечно, считать, что вахтерша всё выдумала. Непонятно зачем, но, может быть, у нее какие-то тараканы в голове. Я об этом сразу подумал, когда объявленного трупа на месте не оказалось. Всё может быть. Но не верится мне в это. Не производит она такого впечатления. Обыкновенная бабка. Вполне здравая. Напуганная, конечно, – не то что бы трясется, но видно: испугана. Рассказывает – что ее ни спроси – толково, по существу, без перехлестов и актерства. Никакой картинности – я уже насмотрелся на разных истеричек-свидетельниц – ничего подобного, ни даже ни намека. И на любые вопросы отвечает сразу, не задумываясь, не путаясь, не прикидывая, что ей лучше сказать. Что, как, когда, где лежал, как был одет, прическа, очень обстоятельно про ручку ножа, что делала после – на всё у нее точный ответ. Полное впечатление, что она действительно всё это видела. Как это проверить, не знаю. Всяко может быть, но пока что я бы считал, что она не врет. Да и с какой бы стати ей – если она не полная сумасшедшая – сочинять такие истории. Где здесь корысть?
– А, может, и вправду сумасшедшая? – подал свою реплику начальник.
– Ну… Может… надо проверить. Но не производит она такого впечатления. Не… не верится в это… Самая обыкновенная старуха, умом, может, и не блещет, но рассуждает здраво – не хуже нас с вами. Это же она нас в подвал повела – сообразила, что надо искать какой-то выход, если все другие исключаются.
Докладывающий помолчал, а потом подошел к делу с другой стороны:
– И еще… Предположим, что убитый всё же был и что в институте были посторонние. Но тогда встает вопрос: чего ради они туда полезли? что им там понадобилось? Не сберкасса, не склад промтоваров – обычная шарашкина контора. Что там можно спереть? Я уже звонил в субботу тамошнему участковому, не знает ли он чего-нибудь об этом институте. Но нет, вроде бы ни о какой уголовщине речи не возникало. Зарплату им выдавали на прошлой неделе, да и сколько там может быть в ихней кассе – не стоит овчинка выделки.
Он опять вернулся к тревожащей его проблеме:
– Так вот как теперь: открывать дело – или нет для этого достаточных оснований? Что писать-то?
Не отвечая на этот прямо поставленный вопрос, начальник всё же взял слово и высказал дельное предположение. Видимо, он был не вполне типичным руководителем и не из тех начальников, которые ни за что не станут ломать голову над разными заковыристыми производственными затруднениями – для чего же тогда подчиненные.
– А вот как ты думаешь, не могли они через окно уйти? Внизу окна с решетками, но на других-то их нет. Положим, есть труп – зарезали подельника – почему? как? не важно – вахтерша их застукала – они понимают, что вот-вот мы приедем… Не могли они быстро перетащить его в одну из комнат? Ты сам говоришь, что замки там хреновенькие – гвоздем можно открыть, а для знающего человека это и вовсе не замок. Так вот. Перетащили, закрылись изнутри, а потом спустили покойника через окно на землю и сами вылезли. Не могло такого быть?
– В принципе могло… Я, к сожалению, поздно об этом подумал – уже мы уехали оттуда.
– Вот! Не подумал, – начальник с удовлетворением ткнул носом подчиненного в обнаруженную недоработку, – а думать-то в нашей профессии не вредно.
– Но это только в принципе, – попытался хоть как-то защититься лейтенант, – а практически маловероятно, по-моему. Надо же какие-то веревки, чтобы труп спустить, вообще возня… Не сбросили же они труп просто из окна. …Хотя… – он призадумался, – могли, конечно, и сбросить – риск большой – шуму много – но, может, в такой ситуации и оправданный. Если у них рядом была машина, это имело смысл. …Но если это так, то работать должны были какие-то отчаюги – с большим стажем – сявки бы на такое не решились. Чего им надо было в этом институте? Я утром велел Игнатьеву – я его там оставлял на ночь, – чтобы он посмотрел под окнами, нет ли чего. Но никаких явных следов. Асфальт. Сухо.
– А зачем им вообще уносить труп? – еще раз вмешался в разговор заслуженный работник МВД, – какой в нем для них прок? Смотались бы побыстрее сами, да и всех делов.
– Э, не-ет! – с энтузиазмом вскинулся лейтенант. – Тут, по-моему, всё понятно. Во-первых, пока нет трупа, мы не знаем, кого убили. А они вполне могут опасаться, что через его личность мы можем найти дорожку и к ним. И потом: они же соображают, что разговоры об убийстве – еще не факт убийства, и если труп не обнаружен, не будет, скорее всего, и уголовного дела по факту убийства.
– О! Тут ты в самую точку попал. – Начальник увидел подходящий момент для вынесения своей резолюции. – Нет трупа – нет и достаточных оснований для возбуждения дела. Вот в таком ключе и пиши. Требуется, дескать, дополнительная проверка – ну, сам там сформулируешь поаккуратнее. Не будем торопиться. Случай какой-то мутный, а за нами и так куча недоработок числится. Зачем к ним еще и эту хрень добавлять. А ты, конечно, разузнай и проверь всё, что можно. Раз дело не заводим, то придется тебе этим заняться – больше некому.
– Ладно. Я тогда сейчас в этот институт съезжу, поговорю там с директором. А рапорт я вам попозже занесу. – Лейтенант помедлил и уже было встал со стула, но потом, видимо, решился и сел снова. – У меня тут вот еще какое соображение. Хочу вас спросить. …Вахтерша эта сильно испугана, хотя старается виду не подавать. Это вроде бы понятно. Этого и следовало ожидать. Но у меня такое ощущение, что страх у нее вызван не только тем, что позади – труп нашла, – но и тем, что впереди, так сказать, в будущем. Чего-то, мне показалось, она ожидает и боится этого. Ничего она подобного не говорила, но мне так показалось. И вот я думаю, не могла ли она сама выпустить бандитов и позволить им унести труп? Я не считаю, что она с ними в сговоре – тогда бы она просто не стала нам звонить. Но, вот предположим, она позвонила и заперлась, как сумела, в коридорчике перед выходом – появились двое-трое, тащут покойника и говорят ей: стой, бабка, не беги, мы тебя всё равно найдем и хоть из-под земли достанем – хочешь жить, выпусти нас и молчи про это – иначе… Если так, то понятно, чего она боится: с одной стороны, бандитов, а с другой – нас – понимает, что, если мы про это узнаем, она попадет в сообщники. Как вы думаете, может такое быть?
Но спрашиваемый начальник уже утерял интерес к обсуждению запутанной истории:
– Всякое может быть. Думай, ищи, проверяй. Действуй, короче. …Всё на этом. Свободен. У меня дела.
На таком оптимистично-энергичном напутствии подчиненному и закончилось это небольшое, но важное для нашей истории милицейское совещание.
В НИИКИЭМСе намеревавшийся поговорить с директором лейтенант был, как читателю уже известно, перенаправлен к заму по АХЧ, должность которого в это время занимал Василий Суренович Хачатрян. Поскольку этот персонаж должен будет еще появиться в нашей истории – по воле судьбы (или, как мы уже решили, по воле случая) и к своему несчастью он оказался в нее крепко впутанным, – стоит сказать о нем несколько слов.
Несмотря на свою фамилию и отчество внешне он мало походил на лицо, как бы сейчас сказали, армянской национальности. Видимо, шедшая от дедушки или даже прадеда армянская струя была сильно разбавлена в результате смешанных браков его предков. Скорее его можно было принять за украинца, за уроженца, предположим, Одессы или какого-то другого южного города – что-то характерное для южан в его облике всё же проглядывало. Тем более, что и в его выговоре отчетливо слышалось южное, украинское «Г» (почти как «Х»). То же можно сказать и о его манерах и стиле поведения: никакой особенной живости, повышенной эмоциональности, патриархально окрашенной фамильярности по отношению к собеседнику, никаких таких заходи, дорогой, гостем будешь или, закатив глаза за спиной прошедшей девушки, ваах, какая! То есть никаких примет «кавказского характера», с которыми сибиряки, в основном, знакомы по фильмам с участием Бубы Кикабидзе и Фрунзика Мкртчяна (хотя и в жизни такое иногда встречается) и проявления которых они невольно ожидают от человека с фамилией Хачатрян. Серьезный, солидный дядечка лет пятидесяти, подтянутый, немногословный, не склонный к шуткам и болтовне на посторонние темы, нередко выглядевший как «застегнутый на все пуговицы» чиновник (да, таким он, наверное, и был). В то же время была в нем определенная резкость, способность высказать в глаза что-то неприятное и даже обидное для человека – критики он не стеснялся и в вату ее не обертывал. Справедливости ради, надо сказать, что в таком стиле он общался не только с теми, кто был ниже его по рангу и положению или как-то зависел от него (в этом никто бы не усмотрел ничего индивидуального – барин сердится – чего ж тут удивительного), но и с теми, от кого мог зависеть он сам. Даже академик – в некотором смысле царь и бог в своем институте – вел себя по отношению к этому заму безупречно корректно и уважительно, побаиваясь, вероятно, нарваться на адекватный отпор, хотя с другими своими подчиненными – вплоть до зама по науке (формально, второго человека в институтской иерархии) – мог позволить себе многое, не вполне укладывающееся в рамки служебной этики. Правда, поговаривали, что раньше – когда-то достаточно давно – Хачатрян шел по партийной линии и продвинулся в своей карьере достаточно высоко – что-то вроде второго-третьего секретаря райкома партии. Однако потом у него как-то не заладилось, и он перешел на хозяйственную работу (видимо, вынужден был перейти – по своей-то воле редко так делают). Именно этим и сохранившимися у него связями в партийных верхах объясняли его независимую позицию по отношению к директору. Но все это были только слухи (и не Мише было судить о степени их достоверности), сам же зам по АХЧ о своей биографии не распространялся и задушевных разговоров ни с кем на работе не вел. Здесь, вероятно, надо также сказать, что начальник он был строгий, даже жесткий, и подчинявшиеся ему АУП и хозяйственные службы его побаивались и перечить ему не рисковали.