Она была такая хорошая
Шрифт:
И Рой стал задумываться: а может, человеку вроде него и вправду больше улыбается Швеция: во-первых, высокий уровень жизни и настоящая демократия со всеми свободами; во-вторых, они, по словам Беллвуда, не сходят с ума по деньгам, как все в Америке (а это уж не критиканство, а истинный факт); и, наконец, они против войны, а Рою она тоже без надобности.
Если бы он только что не вернулся домой после полутора лет службы на Алеутах, он бы, пожалуй, устроился матросом на судно, которое ходит в Швецию, и подыскал там какую-нибудь подходящую работенку — не обязательно в Стокгольме, а в какой-нибудь рыбачьей деревушке, вроде той, что он видел однажды на фотографии в „Холидей“. Обосновался бы попрочнее, женился бы на шведке, завел бы шведских детей и не вернулся бы в Соединенные Штаты. А может, в этом что-то есть? Надо бы поразмыслить хорошенько и, если это именно то, что он хочет, взять и проделать такую штуку без лишних слов… Только ему уж надоело, что солнце поднимается в десять утра, а заходит чуть ли не в полдень — а дальше уже ни день, ни ночь. Может, шведов это тоже заедает, ведь что-то их, наверное, заедает. Сержант Хикки, проглядывавший все журналы, до того как их приносили в общую комнату, пришел как-то утром в контору и сообщил, что в последнем номере „Лук“ говорится, будто в Швеции выпрыгивают из окна куда чаще, чем в любой другой капиталистической стране. Когда Рой разговорился об этом с Беллвудом, тот практически ничего не сказал в защиту Швеции, а принялся темнить и жонглировать процентами. Тут-то и приоткрылась уйма всяких закавык, о которых Беллвуд не хотел заикаться, а потом, если уж совсем начистоту, хоть Рою и нравилась их форма правления — демократия со всеобщим свободным голосованием, — после работы он предпочитал провести время с людьми, которые умеют отдохнуть и не делать из всего проблемы. Соблюдай меру во всем — вот его девиз.
Поэтому он считал, что лучше уж убивать вечера у Сауэрби, чем торчать дома, где приходится прикручивать радио до самого шепота, потому что отец, видите ли, пишет какую-нибудь докладную для мистера Бранна (это на другом-то этаже), а если отец освободится — слушать, как родичи взахлеб обсуждают „будущее Роя“, словно папаша только что наткнулся на эту тему, будто на мертвое тело на травке перед домом: „Так что же ты собираешься теперь делать, Рой?“
Ллойду Бассарту не нравилось, что Рой допоздна засиживается у Сауэрби, не нравился ему и шурин Джулиан — первый поверенный сына, но о действительных причинах своего недовольства отец умалчивал — ему, дескать, просто непонятно, как можно каждый день надоедать людям из-за одного только телевизора. А почем он знает, что Сауэрби надоело его общество? — отвечал Рой. Дяде Джулиану хочется знать, что делается в теперешней армии, о чем думает молодежь, и он любит побеседовать с Роем. Чего тут плохого?
Однако эти „беседы“ чаще всего сводились к тому, что Джулиан все время подшучивал над Роем. Джулиану нравилось дразнить Роя, да и Рой был не против — от этого отношения становились по-настоящему приятельскими. Правда, время от времени Джулиан заходил в своих шутках чересчур далеко: как-то раз Рой, например, сказал, что он не почувствует истинного удовлетворения, пока не прикоснется к какому-нибудь творческому делу. В общем-то, он только повторил слова Беллвуда, но слова эти относились и к нему, хотя Рой и не сам их придумал. Джулиан же притворился, будто неправильно понял, и объявил, что для удовлетворения Рою лучше прикоснуться к какому-нибудь телу. Рой постарался отшутиться и сделать вид, что его это не задело, хотя тетя Айрин была рядом, в столовой, и могла их слышать.
Шуточки дяди не всегда были Рою по вкусу. Одно дело крыть направо и налево в казармах или в мехчасти, и совсем другое, когда рядом женщины. Что касается языка дяди Джулиана — это Рой понимал, — тут отец прав на все сто. И к тому же Джулиан иногда бесил его своими взглядами на искусство — вот уж полная темнота. Его, правда, беспокоила не проблема куска хлеба, а то, станет ли Рой мужчиной в этой никчемушной школе. „С каких пор ты решил заделаться мозгляком, Рой? Неужто на Северном полюсе вас учили, как обабиться на деньги налогоплательщиков?“
Но вообще-то Джулиан шутил довольно добродушно, да и споры их не слишком затягивались. И хотя в Джулиане едва набиралось пять футов да парочка дюймов, он служил офицером в пехоте, и пули могли продырявить ему портки столько раз, что и не сосчитать. И пусть Джулиан никогда не выбирал выражений, кто бы его ни слушал — женщины или дети, все же он вызывал симпатию, потому что говорил чистую правду. Вся слава в эту войну досталась тому парню, который разок выкрикнул немцам: „Пижоны!“ — ну, а его, Джулиана, 36-я дивизия звала „Нет, вам капут!“ — вот как он говаривал в бою, когда другой на его месте давно бы сбежал, а не то и сдался бы в плен. Он дошел до майора и получил Серебряную звезду, так что даже Ллойд Бассарт был готов, что называется, снять перед ним шляпу и, когда Джулиан вернулся домой, пригласил его выступить перед всей школой. Рой это прекрасно помнил: за первые пять минут дядя Джулиан успел дюжину раз чертыхнуться (Ллойд Бассарт вел точный подсчет), но потом, к счастью, остыл, а когда он кончил речь, школьники встали и запели в его честь гимн.
Джулиан редко звал Роя по имени, а чаще Водокачкой, Дылдой, Дохляком и Джоем Слюнтяем. Иногда, прежде чем впустить племянника в прихожую, Джулиан вставал в стойку и, приплясывая как боксер, отступал к двери гостиной: „Ну, давай, Рохля, попробуй только подойти — сразу приземлишься“. Рой знал парочку приемов (выучился на уроках физкультуры, хотя воспользоваться этой наукой у него еще не было случая), так что он выставлял правую руку и наступал на Джулиана, тот подпрыгивал, наносил удар, а сам всегда успевал увернуться. Рой кружил и кружил, дожидаясь, когда дядя откроется, но тут — и это ему всегда удавалось — Джулиан поднимал руку, кричал: „Перекур!“ — и пока Рой еще прикрывал кулаками подбородок, а локтями живот (как его учили в школе), Джулиан успевал влепить племяннику под зад носком своего шлепанца. „Ладно, слабак, — говорил он, — садись, дай отдохнуть мозгам“.
Но лучше всего в Джулиане был даже не его веселый нрав, а то, что он мог понять, как тяжело бывшему джи-аю привыкать к штатской жизни. Отец Роя для первой мировой войны был слишком молод, а для второй — слишком стар, и поэтому он не понимал, что значит быть „ветераном“, как и многое другое в современной жизни. Что за два года службы взгляды человека могут измениться — до этого он допереть не мог. И то, что человек отдыхает душой рядом с тем, кто его понимает, с кем он может поговорить обо всем на свете, отец тоже не мог взять в толк и считал пустой тратой времени. Он и в самом деле доводил Роя до белого каления.
Не в пример ему Джулиан был готов без конца слушать Роя. Правда, и он не прочь был давать советы, когда их не просят, но все-таки есть маленькая разница: советуют тебе или приказывают. Как-то мартовским вечером (а надо сказать, Джулиан выслушивал Роя вот уже битых полгода), когда они с Роем, покуривая сигары, смотрели по телевизору шоу с Мильтоном Берли, Рой, дождавшись рекламы, заговорил: он начинает подумывать, что, может, отец и прав — время течет между пальцами, как вода…
— Что-то уж больно ты плачешься, — отозвался Джулиан, — тебе что — сто лет в обед?
— Ну, не в этом же дело, дядя Джулиан…
— А в чем? Ты давай не дури.
— Жизнь ведь…
— Жизнь! Тебе двадцать годков. Понял? Двадцать, Верзила, и это не веки вечные. За ради Христа, поживи нормально хоть чуток, не дури. И хватит об этом.
И вот на другой день Рой наконец решился: поехал в Уиннисоу и купил подержанный двухцветный „гудзон“ позапрошлого выпуска.
Спрятавшись за занавесками, Элли Сауэрби и ее подружка Люси частенько поглядывали, как он возится с машиной. Время от времени Рой присаживался на бампер своего „Гудзона“ — колени подтянет к груди, а перед глазами крутит бутылку кока-колы. „Бравый вояка задумался над будущим“, — говорила Элинор и фыркала. Но Рой притворялся, что не замечает их, даже когда Элинор барабанила пальцами по стеклу и потом быстро отпрыгивала от окна. Погода стала теплее, и теперь нередко можно было видеть, как он лежит, развалясь в машине — ноги на спинке переднего сиденья, в руках — библиотечная книга. „Эй, Рой! А в Швеции ты где будешь жить?“ — кричала Элли. В ответ на это он обычно громко хлопал дверцей. „Он читает все, что пишут о Швеции. Половина фермеров в нашей округе бежали оттуда без оглядки, а он туда собирается“.
— Правда? — отозвалась Люси. Ее это не задевало, хотя ее дедушка был фермером, он приехал из Норвегии.
— Ну, надо надеяться, что он все же уедет, — продолжала Элли. — А то папа боится, как бы он к нам насовсем не переселился. И так целыми днями тут торчит… — Она опять высунулась из окна: — Рой! Тебе мать звонила, говорит, собралась продавать твою кровать.
Но он уже лежал под машиной, и со второго этажа были видны только его подметки. Замечал он девушек лишь в гостиной, когда они выходили в сад через раздвижные стеклянные двери, а он ни за что не хотел подвинуть ноги, ни на полдюйма, так что им приходилось перешагивать его ботинки. И вообще Рой вел себя так, будто дом разделен на две команды: в одной — он с Джулианом, в другой — девушки и миссис Сауэрби.