Она была такая хорошая
Шрифт:
Или вот что еще: он может притвориться, что плоховато слышит. Сделать вид, будто стал туг на ухо. Кто догадается? Да, это тоже хороший способ покончить со всеми затруднениями. И кресло не понадобится! Надо только смотреть пустыми глазами, пожимать плечами да отходить в сторону. Вдобавок можно несколько месяцев попритворяться, что понемногу впадаешь в детство. Да, сэр, пусть они обходятся без него. Добро пожаловать в дом, обосновывайтесь на время, он согласен, ну, а в остальном… У него, видите ли, голова плохо варит. Может быть, чтобы им стало понятнее, ему стоит начать — нарочно, естественно, и постоянно отдавая себе отчет в том, что он делает, и так, конечно, чтобы не перепадало Берте, — может быть, ему стоит начать (как
Но зачем? Зачем впадать в детство? Зачем притворяться, что рехнулся, когда ты в здравом уме? Он вскочил на ноги. Зачем сидеть здесь и мучиться, да еще с риском подхватить воспаление легких, когда я делал только добро? Страх смерти, пугающей, ненавистной смерти, заставил его плотно закрыть глаза. «Да, я делал добро! — крикнул он. — Добро людям!» И зашагал вниз по склону, стряхивая снег с куртки и кепки. А ноги, больные старые ноги, со всей быстротой, на какую они еще были способны, уносили его прочь от кладбища.
Только свернув с дороги, ведущей к Кларкс-Хиллу, под уличными фонарями Саус-Уолтер-стрит, он почувствовал, что сердце стало биться более или менее нормально. Да, вновь началась зима, но это вовсе не значит, что ему уже никогда не увидеть весны. Он еще поживет. Он и сейчас жив! Так же как все, кто расхаживал по магазинам и ехал навстречу ему в машинах — гнетет их что-нибудь или нет, они живут! Живут! Мы все живем! Так что же он делал там, на кладбище? В такой час, по такой погоде! Прочь, долой эти болезненные, мрачные, лишние мысли. Ему есть о чем подумать, и не всегда о плохом, между прочим. Хотя бы о том, как развеселится Уайти, когда услышит, что дом, в котором помещался «Погребок Эрла», развалился сверху донизу посреди ночи. Развалился, словно сам накликал на себя такую кару, и его тут же снесли. И что с того, что в «Таверне Стенли» теперь новые хозяева? Уайти презирал грязные притоны, как и всякий другой человек, когда владел собой, а это бывало гораздо чаще, чем может показаться на первый взгляд. И вряд ли так уж хорошо — выкапывать из прошлого только самые неприглядные случаи. Этак любого человека можно возненавидеть, если выискивать в нем лишь дурные черты… И потом Уайти еще не видел нового торгового центра, пусть-ка прогуляется по Бродвею — они пойдут вместе, конечно, и Виллард покажет ему, как перестроили «Клуб Лосей»…
«О, черт! Парню уже под пятьдесят, ну, что я еще могу для него сделать? — Въезжая в город, он уже говорил вслух. — В Уиннисоу его ждет работа. Такая, о какой он говорил, какую хотел, о какой просил. Ну, а то, что он снова будет жить у нас, — так это ведь временно, лишь временно. Поверь, я слишком стар, чтобы начинать все сначала. Значит, мы решили — до первого января… Ну, послушай, — обращался он к мертвой, — я ведь не бог! Не я сотворил этот мир! Я не могу предсказать будущее! К черту все это — он ее муж, она его любит, нравится это нам или не нравится!»
Вместо того чтобы поставить машину за магазином Ван Харна, он подъехал к главному входу — отсюда дольше идти до зала ожидания, так что у него будет лишние полминуты для размышлений. Похлопывая о колено мокрой кепкой, он вошел в магазин. «А скорее всего, — подумал он, — скорее всего его тут и нет. — Не заходя в зал, он попытался заглянуть внутрь. — Скорее всего я просто зря проторчал там, на кладбище. В конце концов, видно, у него не хватило духу приехать».
И тут он увидел Уайти. Он сидел на скамье, уставясь на свои ботинки. Его волосы совсем поседели. И усы тоже. Он то и дело перекладывал ногу на ногу, и Уиллард видел подметки его ботинок — совсем гладкие, не успевшие потемнеть. Маленький чемоданчик, тоже новый, стоял рядом с ним на полу.
«Итак, — сказал Уиллард себе, — он приехал. Все-таки сел в автобус и приехал. После всего, что произошло, после всех несчастий, которые он причинил, у него хватило наглости, сесть
— Дуайн, — сказал Уиллард, делая шаг вперед, — ну, здравствуй, Дуайн!
Часть вторая
Когда летом 1948 года Рой Бассарт вернулся с военной службы, он не знал, чем ему заняться, и поэтому целых полгода сидел себе да слушал, что люди об этом скажут. Он заваливался в глубокое мягкое кресло в дядюшкиной гостиной, но тут же его длинная костлявая фигура сползала — и чтобы пройти по комнате, приходилось перешагивать через армейские башмаки, гольфы и брюки цвета хаки, что часто проделывали во время его визитов кузина Элинор и ее подружка Люси. Он сидел неподвижно, засунув большие пальцы в пустые брючные петли и уронив подбородок на хилую грудь, а когда спрашивали, слушает ли он — ведь это к нему обращаются, — лишь кивал, не отрывая глаз от пуговиц на рубашке. А не то поднимал веселое открытое лицо, освещенное голубыми, ясными, словно день, глазами, и смотрел на собеседника сквозь рамку из пальцев.
В армии у него открылся талант к рисованию — особенно удавались ему портреты в профиль. Рой отлично изображал носы (чем крупнее, тем лучше), хорошо — уши, волосы, а иногда подбородки, и вдобавок купил самоучитель, чтобы научиться рисовать губы, которые у него не получались. Он даже начал подумывать: а не пойти ли еще дальше и не стать ли профессиональным художником? Дело, конечно, не простое, но, может, как раз и настала пора взяться за что-нибудь трудное, а не хватать, что поближе да полегче.
В конце августа, едва заявившись в Либерти-Сентр, он объявил родным об этом своем намерении. Но не успел он опустить мешок на пол гостиной, как посыпались возражения.
Можно подумать, что он мальчишка и вернулся из летнего лагеря, а не с Алеутских островов. И если в армии он успел забыть, каково ему жилось в последний школьный год, Ллойд и Элис Бассарт в полчаса освежили его память. Спор, затянувшийся до бесконечности, сводился к тому, что родители говорили, какой у них — не в пример Рою — жизненный опыт, а Рой козырял тем опытом, который был у него, а у них не было. В конце концов, сказал он, не грех посчитаться и с его мнением, ведь речь как-никак идет о его будущем.
И чтобы поставить точку, он на целый день засел срисовывать женский профиль со спичечной коробки. Позволив себе оторваться лишь на завтрак, он вновь и вновь делал эскизы и только в конце длинного рабочего дня, проведенного взаперти, почувствовал, что время прошло не даром. После обеда он извел три конверта, прежде чем остался доволен своим почерком, и отправил рисунок в художественную школу в Канзас-Сити, штат Миссури, проделав путь через весь город до почтамта, чтобы письмо успело уйти с вечерней почтой. Но когда он получил ответ, в котором мистера Роя Баскета извещали, что он прошел по конкурсу и получит пятисотдолларовый курс заочного обучения всего лишь за сорок девять долларов пятьдесят центов, он был склонен согласиться с дядей Джулианом, что это просто-напросто какая-то лавочка, и прекратил переписку.