Она была такая хорошая
Шрифт:
— Папа Уилл, — сказала она, вставая, — он подбил ей глаз!
— Люси, нам это так же неприятно, как и тебе. Смотреть па это тяжело. Стоит мне взглянуть на этот синяк, и у меня просто сердце кровью обливается. Но, к счастью, глаз не поврежден.
— Восхитительно!
— Люси, я по-настоящему зол на него, поверь мне. И он это знает. Что-что, а уж это до него дошло, будь покойна. Он не показывается целых три дня. Четыре, считая сегодняшний. И насколько я понимаю, он сидит поджав хвост и чувствует себя очень паршиво…
— Но что, — сказала Люси, — что будет в итоге, папа Уилл? Что мы будем делать теперь?
По правде говоря, у него еще не было никаких соображений на этот счет. А у Берты, естественно, были, и она высказывала их каждый вечер, как только они укладывались в постель. Выключив свет, он поворачивался то на один бок, то на другой, пока жена — уснувшая, как ему казалось, — не начинала: «Нечего ворочаться и доламывать кровать, Уиллард. Пусть он уходит. И она вместе с ним, если ей так хочется. Ей уже тридцать девять, насколько мне известно». — «Возраст тут ни при чем, Берта, ты сама это знаешь». — «Для тебя ни при чем, только для тебя. Ты нянчишься с ней. Ты трясешься над ней, будто она у нас из золота». — «Ни с кем я не нянчусь. Я стараюсь все обдумать. Все очень сложно, Берта». — «Все очень просто, Уиллард». — «Ну, это, конечно, не так, и никогда не было так, как на это ни посмотри. Нет, совсем не просто. Особенно когда в это впутана уже взрослая, почти двадцатилетняя девочка. Когда это стало вопросом жизни и смерти для целой семьи…» — «Но Люси уже давно не живет здесь». — «А представь себе, что они уедут. Что тогда? Ну, скажи!» — «Я не знаю, Уиллард, ни что будет с ними тогда, ни что будет теперь. Но вдвоем мы хотя бы проживем по-человечески остаток жизни. Без трагедий на каждом шагу». — «Но ведь надо и о других подумать, Берта». — «Хотела бы я знать, когда наступит мой черед быть одной из этих других. Наверное, уже в могиле. А выход очень простой, Уиллард». — «Но это вовсе не так, и не станет так, даже если ты мне будешь это повторять по пятьдесят раз за ночь. Люди — куда более хрупкие существа, чем тебе кажется». — «Ну и пусть выпутываются сами». — «Я говорю о нашей дочери, Берта!» — «Ей тридцать девять, Уиллард. А ее мужу, по-моему, за сорок или около того. Пусть они выпутываются сами, без моей и твоей помощи». — «Хорошо, — сказал он, помолчав, — только представь, если бы все думали так же. Вот уж действительно прекрасная жизнь пошла бы. Никто бы никому не помогал, даже собственным детям». Она молчала. «Представь, если бы Эйб Линкольн так думал, Берта?» Молчание. «Или Иисус Христос. Да если б все так думали, Иисуса Христа никогда б и не было». — «Ты не Авраам Линкольн. Ты помощник почтмейстера в Либерти-Сентре. А что до Иисуса Христа…» — «Я не сравниваю себя с ним. Я только привел пример». — «Я выходила замуж за Уилларда Кэррола, если мне не изменяет память, а не за Иисуса Христа». — «О, мне это известно, Берта…» — «Так вот, знай я заранее, что стану миссис Иисус Христос…»
Итак, Люси спросила что будет в итоге.
— В итоге? — повторил Уиллард.
Собираясь с мыслями, он отвел взгляд от вопрошающих глаз Люси и посмотрел в окно. И догадайтесь, кто в этот момент подходил по дорожке к дому? С мокрыми прилизанными волосами, в сияющих ботинках и с большими мужественными усами!
— Ну вот, мистер Итог собственной персоной, — сказала Берта.
В дверь позвонили.
Уиллард повернулся к Майре:
— Это ты сказала, чтобы он пришел? Майра, ты знала, что он придет?
— Нет, нет. Клянусь тебе.
Уайти опять позвонил.
— Сегодня воскресенье, — объяснила Майра, когда никто не двинулся к двери.
— Ну и что? — спросил Уиллард.
— Может быть, он хочет что-нибудь сказать нам. Что-нибудь объяснить. Сегодня воскресенье. А он совсем один.
— Мама! — крикнула Люси. — Он ударил тебя. Пряжкой!
Теперь Уайти стал легонько постукивать по стеклу входной двери.
Волнуясь, Майра сказала дочери:
— Так вот что Элис Бассарт разносит по всему городу?
— А что, разве это не так?
— Нет, — сказала Майра, прикрывая подбитый глаз, — все вышло случайно. У него и в мыслях ничего такого не было. Не знаю, как так получилось, но это было и прошло, и кончен разговор.
— Мама, один раз, хоть один раз в жизни будь мужественной!
— Послушай, Уиллард, — вступила Берта. — Мне ясно одно: судя по всему, он пока что собирается разбить пятнадцатидолларовое стекло.
Уиллард сказал:
— Прежде всего я хочу, чтобы все успокоились. Человек не был дома целых три дня, чего с ним раньше никогда не случалось…
— О, держу пари, папа Уилл, он отыскал себе какое-нибудь теплое местечко с пивной стойкой в придачу.
— Это неправда, я знаю, — возразила Майра.
— Тогда где же он был, мама? В «Армии спасения»?
— Ну-ка, Люси, ну-ка, подожди минутку, — сказал Уиллард. — Кричать тут нечего. Насколько мы знаем, он все это время ходил на работу. А ночью спал у Билла Брайанта. На диване…
— Ну что вы за люди! — крикнула Люси и выскочила в прихожую.
Стук в стекло прекратился. Какой-то момент стояла тишина, потом звякнула задвижка, и раздался крик Люси: «Уходи! Ясно тебе? Уходи!»
— Нет, — простонала Майра. — Не надо.
Люси ворвалась в комнату.
— …Что, что ты наделала? — сказала Майра.
— Мама, это конченый человек! На нем надо поставить крест!
— Аминь, — заключила Берта.
— А ты! — крикнула Люси, поворачиваясь к бабушке. — Ты даже не понимаешь, о чем я говорю!
— Уиллард! — встрепенулась Берта.
— Люси! — сказал Уиллард.
— Нет, нет! — крикнула Майра и кинулась мимо них в прихожую. — Дуайн!
Но он уже бежал по улице. Когда Майра открыла дверь и выскочила на крыльцо, он уже повернул за угол и скрылся из виду. Исчез.
И с той поры не показывался. Люси прогоняла его, а Уайти только смотрел на нее и молчал. Через стеклянную дверь он видел, как его восемнадцатилетняя беременная дочь закрывает задвижку перед его носом. И не смел возвратиться. А ведь с тех пор прошло целых пять лет, и Люси умерла… Должно быть, он ждет на станции уже минут двадцать. Если не потерял терпения и не решил уехать назад, откуда явился. Если не решил, что ему, может быть, лучше всего исчезнуть.
Боль пронзила правую ногу Уилларда от бедра и до кончиков пальцев — полоса острой, колющей боли. Рак! Рак кости! Вот здесь. И опять! Вчера он чувствовал ту же боль, словно прожигающую ногу. И позавчера. Что ж, пригласят доктора, сделают рентген, уложат в постель, напичкают болеутоляющими, наговорят с три короба, а потом, когда боль станет невыносимой, сплавят в больницу и будут смотреть, как он угасает…
Но тут боль притихла, словно вода, кипящая на медленном огне. Нет, это не рак. Это всего лишь его застарелый ишиас.
Но чего он ждет тут, на кладбище? Плечи его куртки совсем занесло снегом, так же как и носки ботинок. Первые зимние блестки сверкали на дорожках и плитах кладбища. Ветер затих. Был темный холодный вечер… Да, сэр, подумал он, теперь он будет повнимательнее с этим ишиасом. Пошутили, и хватит. А то ведь можно и такую шутку выкинуть: взять и забраться на месячишко в кресло на колесиках и раскатывать, пока не отойдут ущемленные окончания нервов. Два года назад доктор Эглунд посоветовал ему это, и, кто знает, может, идея эта была не так глупа, как ему тогда показалось. Долгий заслуженный отдых. Накрыть колени теплым шарфом, пристроиться в приятном солнечном уголке с газетой, приемником и трубкой, и что бы там ни происходило в доме, его это не касается. Он будет думать о своем ишиасе и только. И ведь никто не может отрицать, что в семьдесят лет у него есть все права выкатиться на колесиках в другую комнату…