Она

Ёсимото Банана

Интересно, кто последним касался его?

Я молча вытащила ключ, повернулась к двери и вставила его в замочную сква­жину. По-видимому, замок заржавел, но я, приложив усилие, отперла дверь.

— Круто, — сказал Сёити.

Казалось, можно было задохнуться от пыли и запаха плесени, поэтому я достала носовой платок и приложила его к лицу. Прихожая с высоким потолком оказалась увитой паутиной и засиженной летучими мышами. Запах помета последних приме­шивался к запаху плесени.

— Думаю, нам не следует задерживать­ся, —

заметила я. — Воняет и очень пыль­но. Не хватало еще заболеть.

— Может, есть что-нибудь, что ты оста­вила здесь и хотела бы забрать? — предпо­ложил Сёити. — Какая-нибудь вещь, кото­рая была дорога тебе?

— Нет ничего такого, — ответила я.

Мне хотелось одного — скорее выбрать­ся оттуда. По спине бежали мурашки, и по­явилось странное ощущение, словно у ме­ня начался жар.

— Если бы и впрямь что-то было, я бы уже одна сюда наведалась.

— И все же на всякий случай, может, проведем обряд очищения в твоей комнате? Вдруг это успокоит твою душу, — предложил Сёити.

— Ты в это веришь? — спросила я.

— Совсем нет. Однако это вопрос душев­ного состояния... — прошептал Сёити в темной прихожей.

Как в пещере, подумала я. Воздух поми­мо запахов оказался еще и очень сырым, по­этому было трудно дышать. Здесь не было видно следов того происшествия, но дом вы­глядел жутковато опустошенным, посколь­ку на очень долгое время был заброшен людьми. Это совсем не то место, в котором я когда-то жила.

— Ну, раз уж мы здесь, пойдем, — сделав над собой усилие, весело сказала я.

Мы начали подниматься по широкой де­ревянной лестнице. Сквозь заколоченное окно пробивался дневной свет, и стало хоть немного радостнее.

Мои ноги помнили эти ступени, как, бу­дучи единственным ребенком в доме, я весе­ло взбегала по ним, а мама просила меня быть осторожнее. Пока поднималась по ле­стнице, я словно снова вернулась в детство, а мои ноги опять стали маленькими детски­ми ножками. Я не испытывала ностальгиче­ской тоски. Было только мучительно больно.

Когда я распахнула дверь в свою комна­ту, вещей, которые паковала в тот день, там не оказалось, как и моих любимых мягких игрушек. Скорее всего, все унесла полиция. Кровать была аккуратно застелена покры­валом.

— Похоже, здесь навели порядок, — ска­зала я.

— На стене виднеется какое-то черное пятно, похожее на кровь, — заметил Сёити.

— Перестань! Мне страшно, — сказала я. — Все должны были очистить!

— Говоришь, что страшно, но это проис­шествие — всего лишь случай из реальной жизни, не так ли? Все нормально, — сказал Сёити. — Ведь дело не в том, что здесь умерли не очень хорошо знакомые тебе лю­ди, предавшие тебя проклятию.

— Ну да, ты прав. Можно и так сказать. Однако умерли только те, кого я очень хо­рошо знала, — я умудрилась улыбнуться, хотя мои руки дрожали, а ноги подкашива­лись, и я ничего не могла с этим поделать.

— Я положу цветы, — предложил Сёити и пристроил на кровать букет гербер, кото­рый мы привезли.

Похоже на гроб, подумала я.

Красный цвет гербер отчетливо выде­лялся на фоне мертвого пространства, и ка­залось, словно только в нем и осталась жизнь.

Я открыла окно. Впервые почувствова­ла прилив ностальгии. Я очень любила виднеющиеся отсюда заросли алтея. Зимой они словно умирали, но весной всегда вос­кресали, и на них расцветало бессчетное множество белых цветов, которые посте­пенно облетали и расцветали вновь, рас­крашивая собой летнее утро. Впервые за долгое время я вспомнила это.

В дом проник свежий воздух, и нахо­диться внутри стало немного приятнее. Ка­залось, теперь здесь можно вполне нор­мально перемещаться. Буквально только что перед глазами будто висела туманная пелена, но теперь все прояснилось.

Мы зажгли свечи и довольно долгое вре­мя вдвоем молча смотрели на пламя и пла­вящийся воск. Пламя плавно и грациозно танцевало, бросая отсвет на металл окон­ной рамы. Мне показалось, что я услышала бой часов, которые давно остановились внутри меня. Это пламя существует в на­стоящем времени. Казалось, будто в нем од­но за другим второпях еще что-то сжигают.

Нельзя было оставить горящую свечу, и потому мы задули ее ради тех, кто придет сюда осматривать или ремонтировать дом, после чего вышли из комнаты.

Вместе с Сёити мы навсегда покинули мои девчоночьи годы.

Пускай в них не было ничего стоящего, но они дороги мне, в них осталось одиноче­ство и много разных чувств и событий.

— Кто бы ни умер, что бы ни случилось, это произошло не сейчас. Не стоит принимать все близко к сердцу. Ничего уже не по­делаешь, — сказала я на лестнице. — По­пав сюда, я хорошо это поняла.

— Замечательный настрой, — отметил Сёити.

С молчаливого согласия друг друга мы направились в столовую. Я взяла Сёити за руку. Он в ответ крепко сжал мою ладонь. В этом не было никакого сексуального под­текста. Почему же тогда человек чувствует облегчение, когда дотрагивается до друго­го человека? Может, потому, что в нас по-прежнему живы животные инстинкты? Ве­роятно, потому, что не столько во внешней оболочке, сколько где-то гораздо глубже внутри все мы живые существа разного по­ла? Я заметила, что за этими пространны­ми размышлениями стараюсь не замечать того, что сейчас происходит.

Дверь в столовую оказалась закрытой. Сёити повернул ручку, и дверь со скрипом отворилась. В полумраке заметен был толь­ко большой стол.

— Очень похоже на компьютерную иг­ру “Биохазард”, — произнес Сёити.

— Правда ведь страшно?

— Да уж, отрицать не буду. Однако я сейчас вот о чем подумал: я и не предполагал, что тот факт, что один человек все-та­ки остался в живых и ныне здравствует, настолько морально облегчит наше пребы­вание здесь. Я имею в виду ту женщину по фамилии Кума.