Они были не одни
Шрифт:
— Проживи столько, сколько стоят наши горы, бей! Так, именно так! — отозвался один из стариков.
Бей извлек из кармана небольшую серебряную коробочку и, осторожно раскрыв ее, кончиками пальцев захватил щепотку нюхательного табаку и засунул ее в ноздри; на лбу у него собрались складки, он вытаращил глаза, на которых выступили слезы, наморщил нос, скривил губы, прикрыл лицо рукой и… ап-чхи! — чихнул так, что из глаз у него искры посыпались.
— Будь здоров! Будь здоров, бей! — пожелали ему крестьяне.
Бей вытащил шелковый платок, отер им нос,
Старший сеймен дал ему огня. Никому не предложив закурить, бей спрятал портсигар в карман. Все это он проделал чрезвычайно медленно.
— Так, так… Значит, в нынешнем году урожай у вас хороший… Грех жаловаться! — продолжал бей.
— О! Хлеба в этом году уродилось столько, что и впрямь грешно жаловаться! — подтвердил Рако Ферра.
— Я забочусь о вашем благе и не хочу во время уборки мешать вам. Только договоримся по-хорошему: я не хочу нанести вам ущерб, и вы не должны вредить мне.
Невдалеке от шелковицы, у забора, собрались женщины и оттуда смотрели на жирного краснорожего бея.
— Это он так на наших цыплятах разъелся! — проворчала старуха, завязывая на голове платок.
— Чтоб он подавился их косточками! — пожелала бею Зиза. Она была очень обозлена, потому что сегодня утром у нее забрали самого жирного цыпленка на закуску бею. — Жри моего цыпленка, жри! — продолжала Зиза, злобно нахмурившись, и затем, перекрестившись, с надеждой добавила: — Авось когда-нибудь бог тебя за все накажет!
Старуха Галес тоже была зла на бея. Она рассказывала женщинам, что ей пришлось приготовить бюрек с яйцами и творогом и извести на него целый ок масла: иначе его нельзя было подать бею.
— Тесто замесила такое белое, белее молока! Муку, милые мои, три раза просеивала сквозь частое сито!..
— Не ты одна, все должны были что-нибудь отдать…
— У меня вот внучка болеет… И ей давно хотелось яичка. Но яйца пришлось отдать не ей, а бею. Если бею понадобится, мы для него и дома свои должны сжечь!
— Вот именно! Злая наша доля!..
А тем временем под шелковицей бей не спеша перечислял крестьянам, что они ему должны:
— Эфенди мои! В этом году вам придется, помимо зерна, выплатить мне сто пятьдесят золотых наполеонов. Сначала я думал взять двести, но потом решил, что не стоит вас слишком отягощать.
— Мало просишь! — проворчал один из крестьян, стоявший поодаль.
— А почему бы не потребовать с нас и наших жен, и нашу жизнь?.. — негромко проговорил Гьика.
— Эй, что вы там бормочете? А ну-ка, громче! — сказал бей, повысив голос.
Но крестьяне стояли с поникшими головами, с глазами, устремленными в землю, и молчали.
— Говорите же, чего задумались? Я требую с вас только то, что принадлежит мне по праву, и не больше.
Крестьяне продолжали молчать и только с опаской косились на старосту и дядю Коровеша.
— Требую
— Нет, бей! Нет у тебя на это права. Ты заблуждаешься. Дети наши умирают с голоду, а у нас нет для них и ложки молока! Ты приезжаешь сюда пировать и требуешь с нас того, чего у нас нет и чего мы тебе не можем дать! — неожиданно прозвучал громкий голос одного из крестьян.
Это заговорил Гьика. Отбросив палку, которую он перед этим обстругивал, и заткнув за пояс оставшийся раскрытым нож, он выпрямился во весь рост и пристально смотрел на бея, как бы только дожидаясь ответа, чтобы броситься на него с ножом.
По губам крестьян мелькнула тень улыбки, чуть заметный знак одобрения блеснул в их глазах.
— Наш господин требует только то, что принадлежит ему по праву, — подтвердил слова бея Рако Ферра.
А бею кровь ударила в голову: его задели резкие слова Гьики. Сигарета выпала из его руки, лицо позеленело, и, весь задрожав от гнева, он вскочил на ноги и схватился за кобуру. По его знаку взялись за оружие и сеймены. Казалось, вот-вот прольется кровь. Однако мгновение спустя бей овладел собой. Он только поднял сжатую в кулак правую руку и грозно воскликнул:
— Какая сука тебя породила, наглец? Разговариваешь со мной так, будто ты, а не я хозяин имения! Разбойник! Оборванец! Клянусь аллахом, я тут же, на глазах у всего села, велю отрубить тебе голову, как козленку! Бунтовщик! Да знаешь ли ты, что говоришь с беем? С самим Каплан-беем!
Гьика продолжал стоять на месте, не сводя с бея прищуренных глаз. Казалось, он собирается сказать что-то еще более резкое, более гневное.
— Хорошо его отделал! Поделом ему! — прошептал Петри.
— Будто морду ему набил! Запомнит на всю жизнь! — добавил Ндони.
«Какая смелость, но — помилуй нас бог — дурацкая смелость! Теперь бей, если захочет, выбросит его на улицу…» — так думали крестьяне, хотя им и понравились слова Гьики.
Из стариков никто и рта не раскрыл; они только жевали губами и не знали, с чего начать. «Поторопился этот прыткий дьявол Гьика», — думали они.
Но тут неожиданно поднялся Рако Ферра и обратился к бею в самом подобострастном и смиренном тоне:
— Бей! Проживи столько, сколько стоят наши горы! Припадаем к твоим стопам и просим: не обращай внимания на слова этого парня, ведь он еще молокосос! Болтает зря, и никто у нас его не слушает! А ты, господин наш, имей дело с нами, со стариками!
От этих слов бей чуть успокоился. Метнув на Гьику гневный взгляд, он снова уселся на веленджэ и закурил новую сигарету.
— Я не хочу иметь никакого дела с сельскими бунтовщиками! Наступит день, и я поставлю их на место! А теперь буду разговаривать с вами, с пожилыми, почтенными людьми. — И, несколько смягчившись, бей спросил: — Ну? Так что же вы мне скажете?
— Мы хорошо понимаем, бей, что ты спрашиваешь принадлежащее тебе по праву. Но просим тебя, как желаем тебе прожить столько, сколько стоят наши горы, бей, облегчи нашу участь…