Они были не одни
Шрифт:
А истина заключалась в том, что в институте среди ее подруг (здесь учились девушки со всех концов Албании) не было ни одной, которой уроки и объяснения учителей помогли бы понять и разобраться в том, что происходит в стране. И подруги ее тоже делились на бедных и богатых. Бедные — таких было меньшинство — мечтали о том, чтобы как можно скорей закончить образование и начать зарабатывать, помогать родителям и, если посчастливится, найти себе хорошего мужа. Богатые — они составляли большинство — тоже только и думали о том, чтобы поскорее окончить институт и отдаться светским удовольствиям и развлечениям, а затем… тоже выйти замуж, но, разумеется, за человека своего круга, с
Однако никто — ни бедные, ни богатые — не задумывались над главным вопросом: «Чем мы можем послужить своему народу?»
А народ, как стало ясно Анне после книги Горького, — это рабочие и крестьяне, которые всю жизнь трудятся и терпят лишения и страдания от голода.
«Но чему же все-таки нас учили в институте? Что мы сделали для народа? Что сделала я сама?» — снова и снова задавала себе эти вопросы Анна.
И вот она вспоминает уроки истории… миллионы людей гибли в кровопролитных войнах, а героями и победителями оказывались цари и короли. Она вспоминает уроки педагогики, но и на этих уроках готовились верные слуги класса имущих, обладающих деньгами, землями, властью. Она вспоминает уроки литературы… Чему их учили? Из иностранных авторов проходили только Данте и Петрарку, но и о них учитель рассказывал в таком банально напыщенном тоне, что талант этих поэтов, гармония их искусства в его изложении исчезали: от них оставались какие-то выжимки, в ученицах зарождалась ненависть и к Данте с его Беатриче, и к Петрарке с его Лаурой за то, что они только затем и родились на свет божий, чтобы бездарные учителя докучали ученицам своими скучными рассказами о них.
К выжимкам из иностранной литературы добавлялись выжимки из отечественной литературы о Бузуке и Богдане[27], — на этом курс заканчивался. В институте не преподавалось ни одного иностранного языка, и окончившие его девушки выходили с крайне поверхностными знаниями о истории и литературе.
Смышленая, развитая и любознательная, Анна принадлежала к числу лучших студенток. По собственному почину она с четырьмя подругами взялась за изучение итальянского языка. Когда же овладела им в достаточной степени, перед ней в книгах открылся новый мир. Теперь она поняла, что Данте и Петрарка — великие поэты, и только черствый учитель был виноват в том, что у нее возникло отвращение к этим замечательным художникам слова.
Анна много читала, сначала без разбора все, что попадалось ей на глаза, но мало-помалу научилась находить хорошие книги. Ей очень понравился «Дон-Кихот» и совершенно потряс «Гамлет». Близок был ей и мрачный мир героев Достоевского: их мучения заставляли мучиться и ее. У Анны было слишком мягкое сердце, и даже вымышленные страдания литературных героев она переживала, как свои собственные. Это в ней подмечали и подруги и посмеивались над ней.
Это свойство характера проявлялось и в ее отношениях с подругами; если какая-нибудь из них делилась с ней своим горем, Анна переживала его, как свое собственное. Если ей случалось с кем-нибудь поссориться и даже с неделю не разговаривать, она первая шла на примирение. Всегда охотно предлагала подругам помощь в приготовлении трудных уроков, объясняла, чего они не понимали.
На Анну произвели большое впечатление «Оды» Парини[28]; его «Дни» заставили ее возненавидеть итальянскую аристократию. Но больше всего девушку привлекали персонажи романов Льва Толстого. Она прониклась симпатией к Пьеру Безухову, который сначала показался ей немного глуповатым. Но впоследствии Безухов сделался ей близким именно за то, что его не удовлетворяла жизнь для самого себя, что он стремился
Эти идеи добра и милосердия постепенно преобразили душу Анны. Ее не удовлетворяло общество, в котором она жила; большую часть времени она проводила в одиночестве, мечтая о счастливом мире, основанном на принципах равенства людей. Их учитель педагогики, упоминая о Руссо, вскользь коснулся идей Великой французской революции. Но счастливый мир будущего должен быть создан на основе сострадания друг к другу — так думала тогда Анна. И для этого, считала она, люди должны духовно очиститься и простотой образа жизни уподобиться бедному крестьянину.
Анну охватывала печаль, когда, преисполненная этой идеей сострадания, она задумывалась над сущностью общественного строя своей родины.
Покуда есть нищета, жизнь лишена радости, идеалов и любви. Вот почему Анна искала одиночества, в котором она могла мечтать и утешаться чтением книг в духе учения Толстого.
В таком настроении она прожила около двух лет, пока не прочла книги Горького «Мать». Горький сразу разрушил в ней это толстовское мировоззрение непротивления злу. От ее сентиментальности не осталось и следа, и теперь она ясно видела правду.
Ее подруги просматривали газеты только затем, чтобы полюбоваться фотографией очередной модной знаменитости во фраке, заснятой где-нибудь на торжественном обеде, или снимком, на котором были изображены студентки института в праздничной одежде, торжественно дефилирующие по улицам столицы. Мало кто из девушек понимал, насколько пусты и ничтожны все эти помпезные снимки, насколько пусты и ничтожны темы, на которые писали столичные журналисты.
Как-то случилось, что Меримея, ближайшая подруга Анны, вытащив из сумки газету, показала снимок, изображавший учеников лицея на параде перед дворцом. Анна выхватила у нее газету, разорвала на мелкие клочки и гневно воскликнула:
— Мало того, что этими глупостями интересуются другие, — и ты туда же!
Испуганная Меримея поспешно подобрала обрывки газеты и молча вошла в класс. Она решила промолчать, не желая ссориться с подругой.
Хотя Анна теперь явственно отличала правду от лжи, нередко ее охватывали сомнения: «Такие люди, как Павел Власов, возможны только за пределами наших границ; у нас в Албании их нет».
И вот сейчас она увидела перед собой именно такого человека: этот оборванный крестьянин, с ладонью, окровавленной ударом штыка, который говорит так решительно и уверенно, заставил Анну впервые поверить в народ родной страны.
«Вот он, наш Павел Власов! Да, это албанский Павел Власов!» — подумала она.
— Правительство, беи, эфенди обрекли нас на непосильный труд… Мы работаем, будто подъяремные волы, и как скоты, дохнем с голоду. Мы пришли просить хлеба, а взамен получили пули… — продолжал Гьика, проникнувшись доверием к девушке.
Анне казалось, что крестьянин говорит настолько хорошо, словно окончил лицей. Она понимала: это оттого, что он говорит от имени всех рабочих, всех крестьян, от имени народа.