Они были не одни
Шрифт:
— Хорошо вам тут разговаривать, а кто пахать будет? — насмешливо спросила Постолица, выходя из хлева с корзиной навоза в руках.
— Довольно, бабы, подтрунивать над нами! Сваливай навоз и ступай вместе с Шумарицей! Вы рады бы здесь целый день зубоскалить! — цыкнул на жену дядя Постол.
Обе пары вышли на улицу. Здесь стояла группа крестьян и слушала дядю Коровеша:
— Ей-богу, дорогие мои, я не виноват! Приехал уставший, слез с коня, едва держусь на ногах… Войду-ка, думаю, в дом и, пока молодежь гоняется за яблоком счастья, прилягу, передохну малость да подкреплюсь кофе. Рина приготовила мне кофе, но не успел я сделать и глотка, как сказали, что приехал бей. Я забыл про кофе, тотчас же вскочил и бросился его встречать, но получилось совсем не так… Обидел
Старик чувствовал себя жестоко оскорбленным. За свадебной софрой он после этого не спел ни одной песни. Стыдно было ему перед гостями, перед невестой. Коровешу случалось и раньше выслушивать брань бея, но не на свадьбе же родного сына, не в присутствии же всего села! Честь старика была поругана.
Крестьяне выражали Коровешу свое сочувствие:
— Испортил тебе свадьбу лиходей!
— Ни за что ни про что так оскорбить старого человека!
— Пойдем послушаем, какую песню нам сегодня затянет бей, — предложил Шумар.
— Будто мы не знаем какую! Запряжет нас всех, как волов, и заставит строить башню! — ответил Шоро.
— А пахать будем в мае, когда придет время сеять?
— Урожай получим такой, что зимой придется побираться от дома к дому! — предсказал кто-то из крестьян.
— А что до этого бею! — прошептал один из стариков.
— А вот и Нуневица — только ее и недоставало! А ну-ка, тетя Нуневица, расскажи, как Рако Ферра отнял у тебя кастрюльку! — со смехом обратился Шумар к подошедшей старухе.
— Почему тебе и не подшутить надо мной, если сам ты не испытал такой напасти, а может, испытал, да позабыл! — ответила Нуневица.
— Правда, тетя Нуневица, расскажи нам, как было дело с кастрюлькой! — начали ее просить со всех сторон.
Старуха долго отнекивалась, но потом уступила уговорам и, полусмеясь, полуплача, рассказала:
— Как-то в базарный день продала я в Корче рыбу, которую наловил мой сын. Были у меня еще кое-какие денежки, как раз хватило на кастрюлю, — ведь дома у нас варить не в чем, не в чем воду вскипятить. Купила кастрюлю, обрадовалась и возвращаюсь на постоялый двор. И вот, надо же случиться такой беде: у дверей натыкаюсь на Рако Ферра. «Эй, Нуневица! Что это у тебя? Никак, новая кастрюля?» — спрашивает он, а морда злющая-презлющая. — «Да, купила сейчас, — ведь нам не в чем даже похлебку сварить…» — отвечаю, а у самой сердце так и заколотилось. — «На кастрюльку деньги нашлись, а на уплату мне долга денег нету? Стыдно, стыдно… Бог тебя за это накажет. Я два года жду, когда ты вернешь мне долг, а ты новые кастрюли покупаешь!.. Значит, денежки-то у тебя водятся?.. Чтоб ты пропала со всем своим родом!» — И тут принялся меня ругать и поносить, а я стою, словно окаменелая, и сжимаю в руке кастрюлю. Потом все-таки собралась с духом и отвечаю: «Я должна тебе, Рако, три наполеона, а кастрюля стоит всего-навсего полнаполеона… к тому же вещь эта необходимая в хозяйстве»… Тогда он совсем озверел, вырвал у меня из рук кастрюлю и заорал: «Как ты сказала? Полнаполеона стоит? А мне должна три! Выходит, на мои деньги купила кастрюлю!» Еще раз обругал меня и пошел прочь с кастрюлей под мышкой. Как ни умоляла я его вернуть кастрюлю, не отдал… так и осталась я, горемычная, без кастрюли!..
Закончив свое печальное повествование, Нуневица расплакалась. Потом, подняв с земли свою корзину, добавила:
— Уж так он меня обидел, так обидел — накажи его за это бог!..
— Рако Ферра больше лютует, чем сам бей, чем его кьяхи! Правильно говорит Гьика, что от Рако нам приходится терпеть больше, чем от них! Да, плохо мы прислушиваемся к словам Гьики! — заметил Селим Длинный.
— Эй, вы! Идите зюда, зюда! Не то позалуюзь на ваз блею! — завизжал косноязычный дурачок Ламе. — Сказу болею, ей-богу, сказу! Совсем ваз не боюз!..
— Э, Ламе! Уж не бросил ли тебе сегодня бей со своего стола обглоданные кости, что ты так разлаялся? — спросил юродивого внучек Коровеша, стоявший у калитки двора.
— Дзыц, безенок! —
— Нечего сказать! Дожили до того, что и Ламе нами командует! — горько усмехались крестьяне.
А Ламе все манил крестьян рукой и грозил кулаком. Рако Ферра и Кара Мустафа поручили ему созывать крестьян на холм, и Ламе старался изо всех сил: торопил, ругал, грозил. В сотый раз выкрикивал одно и то же:
— Зюда, зюда! Блей велел! Зюда!
— Ну, раз зовет Ламе, надо слушаться! — решил дядя Тушар, и все гурьбой стали подниматься на холм. Ламе постоял немного, подумал и, строя гримасы, пошел вслед за ними.
С другой стороны поднималась на холм еще одна группа крестьян. Они оживленно разговаривали и размахивали руками:
— Бей обозлился на дядю Коровеша, что тот его не встретил как следует, и теперь вымещает обиду на нас всех! — говорил приземистый крестьянин.
— Это еще только начало! — сказал Петри. — Сегодня бей выгоняет Ндреко из его дома, завтра выгонит меня, послезавтра — тебя, и так всех по очереди. Всю свою жизнь прожил Ндреко на холме, и вот на старости лет ему приходится все бросать и переселяться в какой-то овраг, в папоротники и колючий кустарник! На что же это похоже?
— А что мы можем поделать, Петри, против бея? Он наш господин и поступает с нами, как хочет! — хриплым голосом возразил Нгьело. Его замечание никому не пришлось по душе. Все промолчали. Но Нгьело продолжал молоть свое, как испорченный мельничный жернов, пока у Петри не лопнуло терпение и он не прикрикнул:
— Замолчи, а не то дам тебе по морде!
— Подумаешь, какой герой объявился! Очень я тебя испугался! — огрызнулся Нгьело, но все же спрятался за спины крестьян.
— Прав Петри! — заговорил дядя Эфтим. — Дней десять тому назад был я на базаре в Корче. На постоялом дворе, где я остановился, встретил одного крестьянина из Опары. Он все добивался, где ему разыскать Кара Мустафу, который — как ему сказали — находился в Корче. Тили, сынишка Стефо, — сущий дьяволенок! — подошел к нему и говорит: «Вы, господин, ищете Кара Мустафу, нашего эфенди? Если хотите, провожу вас до дворца бея — Кара Мустафа там». Незнакомец обрадовался, и Тили повел его ко дворцу. Дорогой — эдакий хитрый мальчишка! — всячески старался выведать у пришельца, зачем ему понадобился Кара Мустафа. И знаете, что тот ему сказал? Будто, еще находясь в Тиране, Каплан-бей пообещал ему выделить пахотной земли и пастбищ у нас в Дритасе. У них там, в горах Опары, овцы дохнут с голоду. И многие семьи с радостью перебрались бы в наши края. Вот что рассказал мне Тили. Он, правда, сорванец, но такого сам не мог выдумать. И, как видно, бей теперь только ищет повода, к чему бы придраться. Вот придрался к дяде Коровешу. Сегодня выгонит его, а завтра, как правильно сказал Петри, и до других доберется.
— Может, все оно и так, как ты говоришь, но мне что-то не верится. Захотел бы Каплан-бей нас выгнать, взял бы да и выгнал без лишних разговоров, как это сделал Малик-бей у себя в Горице. Будет он еще думать, как подкопаться под Коровеша, под меня, под тебя! Незачем ему это! Решит прогнать — и прогонит, а мы и пикнуть не посмеем! Охотники на эту землю всегда найдутся. Наш господин, наверное, поругался со своей бейшей и срывает злобу на нас! — высказал свое мнение Топче, и нельзя было понять, говорит он серьезно или шутит.
— Ей-богу, попал в самую точку, — засмеялся старый Трени и продолжал: — Я-то помню, какая ведьма была его первая жена. Лет десять тому назад мы с Зарче ходили к бею в его дворец внести часть годового оброка. Принесли и сыру и масла. Арап, который служил у бея сейменом, прежде всего свел нас в погреб, где мы и сложили наши дары. Поднимаемся мы из погреба и тут же на лестнице нос к носу сталкиваемся с бейшей; она, в танком платье из чего-то вроде белой марли, показалась нам совсем голой. Увидела нас, попятилась, а спрятаться некуда. Тогда она заревела, как взбесившаяся телка, и выплеснула нам на головы из серебряного кувшина кипяток. А сама побежала вверх по лестнице, да еще ругается: «Разбойники! Негодяи! Кроты слепые!»