Оп Олооп
Шрифт:
Всегда благоразумный Пеньяранда решил вмешаться:
— Не кажется ли вам, что пора остановиться? Мы все хотим знать причину сегодняшнего банкета. На каждой нашей встрече Оп Олооп всегда излагал нам свои побудительные мотивы.
— Вот-вот! И я о том же, — поддакнул Ивар Киттилаа.
Статистик, видя, что сейчас все будут просить его об этом, решил перевести тему. Ему было стыдно объяснять некоторым из гостей, что сподвигло его собрать их этим вечером, и он схватился за первый попавшийся аргумент, затертый до дыр предмет из своей интеллектуальной кладовой, и неубедительно начал излагать его, пытаясь сменить предмет разговора. Он произнес:
— Как-то раз, за beefsteak по-провансальски я задумался о существовании Бога. И внезапно осознал кое-что про этот мир. Если для того, чтобы сделать бетонный шар, нужны каменщик, вода и цемент, то совершенно очевидно, что для того, чтобы сотворить мир, понадобилось необъятное множество материалов и некий суперсубъект. Поиск источника этих материалов и изучение генеалогии тавматурга привели меня к тайне, которую невозможно расшифровать. Ничего не берется из ничего, но причинно-следственная связь уходила слишком далеко, чтобы я мог удовлетворить свой интерес. Я почти отчаялся. Отставил в сторону жесткий и абсолютный, как само представление о Боге, бифштекс и вернулся к сочной и аппетитной реальности в виде картофеля на гарнир. И чеснок и петрушка, играющие в garniture [42] ту же роль, что теология для верующих, натолкнули меня на логическую отгадку. Я понял, что чувства воспринимают мир объективно, таким, какой он есть, а мозг обманывает их, делая мир трансцендентальным. Разум, друзья мои, — великий сказочник. Мир являет собой картину, придуманную нашим умом. Соответственно, Бог — это не субъект, а паразитная энтелехия, сокрытая в разуме подобно тому, как жесткий бифштекс скрывается в желудке. Все остальное — видимость. А поскольку видимость не является предметом, а только подражает ему, обманывая нас, как опытный мошенник, я пришел к выводу, что идею существования Бога, подобно жесткому бифштексу, можно прожевать и проглотить, но ценой отравления и расстройства.
42
Гарнире (фр.).
Boutade [43] отклика не нашла. Она не была философской — чистой воды эвтрапелия. При этом практически все догадались о ее потаенном смысле. И запечатали губы в ожидании уже истребованных объяснений.
Но объяснений не последовало.
Эрик Хоэнсун беспрестанно вертелся в кресле. Из всех гостей за столом он был единственным человеком, чей профиль выдавал склонность к агрессии. Ему претила повисшая тишина. И он резко сказал:
— Если уж решил говорить, воздержись от этой новомодной ерунды. Меня выводит из себя твое богохульство. Господь наш соединяет в себе всю вселенскую любовь.
43
Шутка (фр.).
— Если и господь, то точно не мой. Я — не голубой!..
Лицемерная шутка заставила рты раскрыться, замарав своим соком зубы.
Разъяренный капитан начал возмущаться.
Вмешался Робин:
— Да успокойтесь уже! Это шутка. Да, ему не нравятся «мясные колбаски», но это не повод злиться.
— Ну это уж слишком! Он меня затрахал, выражаясь вашим языком! Если это не прекратится, я уйду!
— О, нет!
— Ни в коем случае.
Оп Олооп светился от удовольствия. Когда речь идет о настоящей дружбе, бывает крайне приятно поподтрунивать над другом, заставить его немного выйти из себя. И вдвойне приятно добиться этого эффекта и одновременно перевести разговор в другое русло.
В этот самый момент кто-то многозначительно кашлянул. Это был Гастон Мариетти. Привлекши внимание, он подбоченился и сказал:
— Вы всегда действуете ad modum astutum. [44] Иногда это хитрость природная, иногда наносная. И я все еще не могу понять, когда Оп Олооп — действительно Оп Олооп. Дрессура личности в дисциплине, достигающей самых глубин существа, уравняла биологические защитные механизмы с приобретенными посредством их систематизации на уровне разума. Во всем, что вы делаете, всегда задействован мозг. Его мощное broadcasting, [45] исподволь пронизывает окружающих изнутри, подчиняя вашему влиянию. А какой он speaker, [46] господа! Когда вы говорите, все складывается одно к одному, когда замолкаете, все становится ясным. Ведь если мысль — золото, только тишина может сделать ее сокровищем через осмысление. Мои слова далеки от лизоблюдства, как сказал бы Робин…
44
Хитростью (фр.).
45
Вещание (англ.).
46
Оратор (англ.).
— Хорош подкалывать!
— …Они представляют собой аксиому, которую нужно обозначить, чтобы доказать ряд теорем. Сегодня за ужином я отметил тысячу оттенков поведения нашего хозяина. Переменчивость его настроения говорит о чудовищной внутренней нестабильности. Все мы сегодня могли разделить с ним его взлеты и падения, бури и радости. А теперь посмотрите на него! На его лице мягкая улыбка осеннего солнца. От него пахнет ароматом спелых фруктов. Но он отказывается делиться с нами этими плодами! Как же так, если именно для этого он нас пригласил? Ваша последняя приманка, дорогой Оп Олооп, была хороша, но она не сработает. Я не проглочу ни Бога, ни жесткий бифштекс… Если оставить в стороне новые открытия, настоящую науку, rerum magistra sciencia, [47] мы занимаемся лишь тем, что раскрашиваем новыми красками старый монолитный философский материал. В этом вопросе я согласен с Марселем Кулоном, знаменитым мыслителем, который торгует абстракциями точно так же, как я торгую людьми. Так вот, оставьте уже отговорки и объясните нам, в чем повод сегодняшнего банкета. Только без чеснока и петрушки, хорошо?.. Потому что так можно договориться до многого. Кстати, один французский эллинист доказал, что амброзией был прованский соус из масла, чеснока и яиц, похожий на майонез. Так что на Олимпе я чувствовал бы себя, как в моем любимом ресторане. Сейчас же, Оп Олооп, забудьте про соусы и говорите.
47
Наука властвует над вещами (лат.).
Сдержанные аплодисменты увенчали речь сутенера.
— За это надо выпить! — хором произнес ряд голосов.
Оп Олооп наполнил шампанским бокал сутенера и свой собственный. И, поглаживая стекло, как женскую грудь, поднес бокал ко рту, словно для поцелуя.
— Гастон, вы невозможно любезны. Вы вытягиваете то, что вам нужно, сбивая с толку вашей галантностью. Мне хочется ответить вам словами сына, призванного к смертному одру больного отца: «К чему такая спешка? Он протянет еще пару часов… Я-то думал, он уже помирает!..» Я понимаю, что любезность — ваш профессиональный инструмент, но мне не нравится, что она бархатом обволакивает мою волю и заставляет говорить вещи, о которых я предпочел бы умолчать. Признаюсь, стоит понять, что тебя раскрыли, и ты чувствуешь себя безоружным. Когда словесные маски сорваны, скрытые мысли, идеи и чувства сгорают от стыда за то, что не являются тем, чем казались, ведь все стремится выглядеть краше и приятнее глазу. Нарциссизм любого из нас проявляет себя во всем: от простейшей деятельности нашего бессознательного до самых сложных концепций сверхсознания. Что ж, я согласен поведать вам причину сегодняшнего ужина. Но сделаю это с чесноком и петрушкой, поскольку вы давите на меня, и я хочу отыграться, заставив вас пораздражаться из-за словесного соуса. Так я смогу не только покарать вас, но и угодить одному из полубогов мировой кухни. Когда я узнал, что чеснок продлевает жизнь, я ел его, но безо всякого удовольствия. Когда же мне сказали, что он относится к семейству лилейных, в употреблении чеснока в пищу для меня появилась настоящая романтика.
— Да, чеснок действительно относится к лилейным. Точно так же, как картофель относится к пасленовым, а персики — к розовым. Вы курите, когда едите пюре; душитесь, когда…
— Хватит, Пеньяранда! Не надо экстраполировать. Эдак вы скажете, что я растворяю алмазы в кофе, потому что сахар, как и алмаз, состоит из углерода. Совершенно логично, что вы, как комиссар воздушных путей сообщения, любите все, над чем парите. Но не забывайте, что петрушка — смертельный яд для попугаев, а я буду говорить с чесноком и петрушкой…
— По чесноку!
— Ничего смешного, Робин. Сегодня вечером мы олицетворяем собой семь вариаций с оркестром на тему цинизма. Может статься, что все мы, как обычно, сами того не понимая, играем в изысканной opera buffa. Наша досужая болтовня безупречна. Она выходит за рамки академического невежества и чванливой риторики. Я смеюсь над симпосиями Платона, Данте и Кьеркегора. Серьезно, я не хочу принизить ничьего достоинства. Но меня не пленяет краснобайство парижского журналиста, считающего чрезмерным сравнение динамита Свифта или Дидро с подмоченными петардами Бернарда Шоу… Подмоченными петардами! Ошибочные оценочные суждения, увы, слишком часты. Любая посредственность, причисленная к классикам, удостаивается похвал, нам недоступных. Чем, скажите мне, Алкивиад превосходит меня? Ничем, если не считать его увлечения «мясными колбасками», как выражается Робин…
— Ну и ну, Оп Олооп!
— …Чем путешествия святого Павла превосходят подводные скитания Эрика? Лишь пустословием: оба верили в победу, просто один предавался мистическому пиратству, складывая руки для молитвы, а второй — военному, нажимая торпедный спуск. Литературные подвиги Софокла, Виргилия и Цицерона представляют собой лишь досужую игру слов. А настоящие мужские поступки Бэрда, Бальбо и Алена Жербо пылятся ненужными бесплодными усилиями на задворках всеобщей памяти. Я протестую против отсталых людишек на кафедрах, в библиотеках и в семинариях, тоскующих по древнегреческим котурнам и средневековым сандалиям. Я протестую против эрудиции, которая присваивает себе красивые вещи прошлого и с презрением отвергает великие поступки настоящего. И извожу их со всем доступным мне пылом, потому что они предпочитают горчичники Асклепия немецкой терапии, теологическую плесень святого Августина антисептической морали Ромена Роллана.