Оп Олооп
Шрифт:
Срывающийся голос статистика привлек внимание официантов и maitre.
Завидев их, он взорвался:
— Что вы стоите? Ваша работа в том, чтобы прислуживать. Еще «Cordуn Rouge» для меня, «Cognac Napoleуn», «Grand Marnier»… Прислуживайте, лакеи!
И раздраженно продолжил:
— Нужно уметь правильно распоряжаться своей ненавистью! Моя ненависть справедлива. Я распределяю ее между теми, кто замерз в прошлом, и теми, кто потеет в настоящем. И если у первых развился геморрой эмпатии, у последних — определенно запор головного мозга. При этом они великолепно дополняют друг друга в деле предательства жизненного закона, повелевающего регулярно испражняться архаичными иллюзиями и современными уловками. Я всегда был человеком лояльным. Вам это известно. И потому никогда не принимал мудрость как спорт и несправедливость как необходимое зло. Мои чувства родились взъерошенными и росли, не зная ни расчески, ни лака. То же касается и моих инстинктов. Взращенные на воле, они не познали принуждения, которое омрачило бы их жаркую наивность. Я балую их, поддерживаю их и наслаждаюсь ими. Ибо они есть мой наивысший триумф. Я — человек по природе своей очень упорядоченный. Холодный, одинокий и жесткий. Ничего общего с людьми, похожими на строительные леса, что вынашивают планы, копят намерения и то и дело встают в позу. Мое творение, мой шедевр находится внутри меня. И я восхищаюсь им. Это не жалкие помостки, заваленные неудачами и прогнившие настолько, что могут развалиться в самый неподходящий момент, обнажив абсолютную, ничем не прикрытую пустоту души. Нет. Моя душа полна воспоминаний, единственной валюты, что имеет хождение внутри и позволяет купить грядущее снаружи. Потому что в этом моем одиночестве пампы, моем одиночестве неба я нашел самое прекрасное и притягивающее одиночество: одиночество жизни сложного мужского одиночества.
Выпив залпом, он продолжил:
— Моя судьба благодарна и вознаграждает меня чистотой. У меня есть с избытком все, что имеют сильные мира сего. Когда бедность стоит с протянутой рукой, чтобы перестать быть бедностью, я щедро одариваю ее. Отдавая, я отбираю у себя, но отбираю только лишнее. Я — Человек с большой буквы «Ч», а не бродячий актер, прячущийся в ее тени. И я всегда говорил себе: не придавай значения похвалам… Это дорога обмана… Будь подобен скале, обтесываемой волнами… Пусть тщеславие распадется пеной… Неважно… Уж лучше… покрыться… коростой зам…кнут…ости, чем позволить своей чванливости выкатываться прибоем на пошлые пляжи…
Fading.
Голос Опа Олоопа удалялся, терялся, а затем резко, многократно усиленным обрушивался всей своей мощью на слушателей. Потом снова шел на спад, растворяясь в едва слышном бормотании. Параллельно с этим его глаза подергивались, начинали закатываться и внезапно резко распахивались, выходя из орбит.
Какие таинственные приливы и отливы управляли его речью и его взглядом?
Никто не стал выяснять этого. Гости предпочли отдаться вместе с ним ленивому биению затухающих порывов. И этот таинственный иератический феномен так и остался бы неразгаданным, но…
Ненасытный Сиприано Слаттер приканчивал четвертую порцию «Fine Napoleуn». Он был почти пьян. Его профиль, сошедший с антропометрической таблицы, обратился к лицу друга, словно выискивая на нем объяснение происходящему. Внезапно он вскричал:
— Оп Олооп влюбился!
— Замолчите!
— А что вас смущает?
— Не городите ерунды!
— Оп Олооп влюбился! — повторил Слаттер. — Имею я право на свое мнение? Посмотрите сами, не спешите возражать. Оп Олооп влюбился!
Гастон Мариетти высунулся из своего кокона и внимательно смотрел то на нарушителя спокойствия, то на статистика. Торжествующий вид первого и молчание второго крайне озадачили его.
Он пробормотал себе под нос:
— Может быть… Взгляд пьяного человека не видит наносного в чужих поступках, вещах и словах. Он грубо аналитичен и препарирует реальность. Жест сводится к намерению, форма — к сути, слова — к истине. Может быть…
Оп Олооп возвращался из далеких интимных областей метапсихики. Он дышал. Дышал так тяжело, словно пережевывал воздух.
Сутенер просиял. У него не оставалось никаких сомнений. Но было нужно застать Олоопа врасплох, чтобы заставить его признаться. И сутенер безжалостно атаковал.
— Хватит увиливать, Оп Олооп, вы влюблены. Признайтесь уже, не мучьте себя: вы влюблены. Вот причина сегодняшнего ужина: вы влюбились.
Виновник торжества не смог ответить. Он окаменел. От внезапности атаки он похолодел душой и лицом.
Оп Олооп огляделся. На лицах гостей застыл вопрос, они слились в диораму молчаливого ожидания. Он обдумал все еще раз. Собрался и взял себя в руки. И тут же сформулировал ответ, медленно утвердительно кивнув головой.
Пеньяранда встал на ноги и предложил собравшимся тост:
— Я единственный женатый человек из всех вас. И могу заявить, что любовь делает жизнь острее. Выпьем же за Опа Олоопа… и его душистую гвоздику.
— Да здравствует острота!
— Да здравствует!
Аплодисменты и поздравления.
За естественным оживлением наступила пауза. Все внимательно молча смотрели на него.
— Мне больно разочаровывать вас. Я влюблен, но при этом в глубокой печали. И чем больше думаю об этом, тем больше схожу с ума. Это ужасно! Я всегда считал смешным и бесчеловечным тот факт, что только любовь, один из наших инстинктов, делает жизнь полной. Я не могу свыкнуться с этой мыслью. И все же это так. Я знаю по своему опыту, насколько необычные результаты дает попытка преодолеть любовную страсть другой более высокого порядка, например интеллектуальной. Мне до сих пор тяжело об этом вспоминать. И даже мои собственные остроты ранят меня. Потому что, оказавшись в заколдованном кругу, я слышу пифию своего скептицизма. Это ужасно! Сознаюсь, я предчувствую провал. Чудо любви устроило диверсию против моего духа. Я вижу непреодолимые препоны, стальные барьеры, разбивающие шестеренки моего разума и гармоничный механизм моих систем. Это ужасно!
Правая рука выдавала его волнение. Левая, расслабленная, вытянутая на скатерти, просила утешения.
Пеньяранда учтиво поспешил предоставить его:
— Успокойтесь, дорогой друг, успокойтесь! Любовь — это дорожно-транспортное происшествие на дорогах души. Я, как и вы, всегда управлял сердцем с большой осторожностью. Мои brevet [48] были выданы мне опытом, жизнью и книгами. Я вел сердце мастерски, объезжая все проявления безудержных страстей. Но не принимал во внимание неосмотрительности окружающих. Как-то вечером, когда я менее всего этого ожидал, какая-то порывистая душа переехала мои чувства. Это была серьезная авария. Я нажал на гудок, требуя уважать мое одиночество. И почти успел съехать в привычное мне отчаяние. Но меня настиг рок! И мы упали. Меня спасли крылья ангела. Ее — дерево снов. Вызвать полицию? Хм… Последовало долгое разбирательство с оскорблениями и поцелуями. Для разбитого сердца не купишь запчастей. Я потребовал другое сердце. И любовь подарила его мне… С тех самых пор, Оп Олооп, мы живем, компенсируя мои урон и ущерб, в страсти, которая безудержно скользит к смерти с другой душой на соседнем сиденье.
48
Права (фр.).
Ивар и Эрик, поначалу сидевшие погруженными в себя, а затем долго перешептывавшиеся между собой, подхватили тему разговора. Бывший капитан вступил первым:
— Инстинкты ведут бой честно. Разум действует тихой сапой. Если бы ты хорошо все обдумал, у тебя не возникло бы таких проблем. Ты сам виноват: слишком веришь в силу разума. Даже поверить сложно, что в твоем возрасте ты сталкиваешься с такими проблемами. К чему тебе твоя так называемая мудрость, если она не может защитить тебя от болезни любви? Потому что любовь подобна крысе в консервной банке. Сначала она радуется добыче. Греет сердце. Но потом начинает шипеть, беситься и отчаянно баламутить дух. Пока наконец, не в силах выбраться, не умирает и не отравляет его навсегда.
— Точно. И душа превращается в ад. Об этом говорила святая Тереза: «inferi sunt ubi foetet et non amantur», «ад — это место, исполненное зловония и лишенное любви».
— …!
— Что вас удивляет? Я — выпускник Марсельского лицея.
— Это как раз неудивительно, а вот то, что вы, сутенер, верите в любовь…
— Разумеется! Я же ее эксплуатирую…
Оп Олооп добродушно скопировал кривые ухмылки окружающих.
Здесь в спор неохотно вступил Ивар:
— Любовь — это общественный вид спорта, регулируемый правилами моды и регламентом отличий…