Оп Олооп
Шрифт:
— Верю. Они настолько глупы, что, не колеблясь, оскорбляют таким образом гениальность своего соотечественника. Оп Олооп, безусловно, пригвоздил их своей диалектикой. Хватило всего лишь нескольких софизмов, чтобы вывести их из себя. Но при этом под конец им достало низости всерьез принять то, что он излагал в форме парадокса. И это притом, что наш несчастный друг был не в себе! Вы знаете, с какой легкостью он заставляет исчезнуть любое чувство превосходства на своих ужинах, с каким тактом стирает интеллектуальную разницу, снисходя до просторечного и банального общения. Сегодняшней ночью он был огорчен, витал в сверхснах, часто впадал в уныние и постоянно пребывал в печали… А эта пара идиотов постоянно огорчала его еще больше по всяким пустякам, наплевав на трагедию, которую мы пытались смягчить, превратив банкет в лекарство.
— Да чтоб такие охламоны — и что-то поняли? Устроили стыдобищу на весь вечер, и вот пожалуйста, Пит обнаруживает их в забегаловке, где они дожидаются черт знает чего… Как по мне, так звукоинженер из…
…Из тех, кто вываливает свои яйца на стол, как бы сказал Рабле, и заводит непонятную литургию… Согласны?
— Согласен. А капитан…
…Пассивный педераст. Не так ли?
— Я об этом не думал. Но я доверяю вашему опыту. Знаю, что вы проницательны и подкованы в этом вопросе. Я бы сказал, что он просто дряхлый старик, с ревматизмом полового члена…
Они были уже неподалеку от дома Опа Олоопа.
Стоило машине остановиться, как с балкона пятого этажа высунулся предупрежденный заранее слуга.
— Приехал? — крикнул Ван Саал прямо с улицы.
— Нет еще.
Его слова грохнулись оземь, как кусок карниза. Растерянно замерев, друзья уставились друг на друга. Все слова тонули в беспокойстве.
5.10
Решительность Пита не позволила развиться дурным предчувствиям.
Он посмотрел на наручные часы — 5:10!
— Садитесь. Поедем в участок. Мы договорились с инспектором, что он запросит помощи всех полицейских столицы. Как только появится что-то новое об Oпe Олоопе, мы сразу же это узнаем. Едем. Этот служака очень заинтересовался делом. Он расследовал аварию на Авенида-Кальяо и удар тростью в доме консула.
— Этот консул тоже та еще скотина…
— Не напоминайте мне об этом! Вы думаете, что он как-то отреагировал на мои слова? Ноль внимания. Робин, что за ерунда?! Все мои соотечественники разом показали свое истинное лицо. Один — трус, другие — предатели. Что ж, такова жизнь! Вы не устали?
— Не дождетесь! Ночная жизнь — отличная подготовка для студентов-медиков вроде меня. Только представьте себе: вызывают меня к пациенту на рассвете, а я свеж и бодр…
— Сдается мне, что подготовка ваша подзатянулась…
— Как посмотреть. Я должен был выпуститься четыре года назад. Но я никуда не спешу. Благодаря постоянным тренировкам я всегда буду в форме… В остальном же все мои занятия всегда приходились на ночное время: стажер службы социальной помощи, санитар противосифилитического диспансера.
— Я тоже по личным, «весьма понятным» причинам предпочитаю ночной образ жизни. И мне приятно, когда другие мужчины придерживаются такого же подхода… И чем их больше, тем лучше… Солнце вызывает во мне чувство протеста. Я уже давно не видел солнца. В начале моей карьеры эта привычка причинила мне немало проблем и неудобств. Поскольку в то время у меня еще не было фирмы, зарегистрированной в банке, я умудрился просрочить несколько чеков…
— О чем вы только думали!
— Знаете, Робин, я эпикуреец. Дневная сутолока и суета выбивают меня из колеи. Обилие машин, амбиций, нищеты. Ночь всегда проливается бальзамом на мое сердце, лечит своим блеском. Город втягивается в себя, замыкается, отдыхает. И наслаждается. Я предпочитаю удовольствию в действии удовольствие в покое. Stasis, а не kinesis. Как сказал учитель: лучше протянуть ноги в тени оливы, чем стирать их на стадионе.
Машина затормозила напротив комиссариата.
— Пит, идите один. Мы останемся здесь.
— Боитесь?
— Робин, вы меня обижаете! Тактика, не более того. Единственное, чего я боюсь, когда речь идет о полиции, так это их аппетитов… Комиссар мне неприятен. У нас с ним нерешенные вопросы по мздоимству.
Ван Саал вернулся немного времени спустя:
— Никаких новостей. Уж и не знаю, что делать! Меня мучает неопределенность. Как горько рваться душой на помощь и видеть, как случайности встают у тебя на пути, отнимая шансы. Опу Олоопу нужна помощь. Я знаю это. Я это вижу. У меня дурные предчувствия. И я не могу ничего сделать!
— Успокойтесь, Пит, ваше беспокойство — это и наше беспокойство в определенной степени. Но к чему отчаиваться. Возвращайтесь. Требуйте, чтобы они связались с другими комиссариатами. Мы с Робином подождем.
5.12
Оп Олооп подъехал к своему дому спустя мгновение после того, как уехали его друзья.
На всем протяжении пути от резиденции мадам Блондель до улицы Ларреа, 700, поездка скрючившегося на заднем сиденье стастистика представляла собой сплошной маразм. Каждое движение и поворот автомобиля были пыткой для его организма, он перекатывался, как аморфная, растекшаяся масса. Ему не хватало сознательного напряжения, поддерживающего в материи упорядоченность. Недоставало человечности, иерархически выстраивающей достоинство человеческого существа в этой жизни.
На подъезде к его старому дому шофер, думая, что клиент спит, крикнул:
— Мы уже на месте, сеньор!
Оп Олооп не спал. Увидев, что пассажир смотрит на него, но нетвердо, и его голова работает, но чрезвычайно медленно, водитель подумал, что перед ним наркоман, и потормошил его.
— Приехали, улица Ларреа, семьсот.
О сила чисел! Чисто механически он ответил:
— Улица Ларреа, семьсот двадцать один… Я уже не живу здесь… Отвезите меня в Бельграно, на перекресток улиц Кабильдо и Хосе Эрнандеса… Чего вы ждете?.. Мне еще нужно заполнить карточку за номером тысяча… Что вы на меня так смотрите?.. У меня был приступ… Сенсорный приступ… Вам есть до этого какое-то дело?.. Давайте, быстрее… Быстрее, я сказал!
Когда они подъехали, двери заведения его подруги-«маникюрщицы» уже были закрыты.
Рассерженно Оп Олооп приказал:
— Домой. Авенида-Альвеар. Я же говорил — быстрее!
Он никогда никого не ругал, но сегодня ему было приятно вынести кому-то несправедливый выговор.
Ворча, Оп Олооп снова распластался на сиденье такси.
Его череп превратился в сумрачное звездное небо над черной тучей. Лишь изредка с самого дна интеллекта пробивался желчный луч, освещая воронки смерчей. Черные вихри раскручивали в пустоте палую листву поступков и пыль страстей. Воронки бреда сыпали искрами. Стоял гул. И горький вой не давал дышать его душе, давил на сердце и сводил с ума пульс. Вой, рожденный из хаоса под дирижерские взмахи инфернальных существ, чтобы рвать пучки нервов и бить вдребезги зеркала чувств.