Оп Олооп
Шрифт:
Дорогой Пит!
Молчи! Пока можно жить достойно, нужно жить. Но когда исчезает главное, жить — значит быть трусом. Не суди меня. Только смерть судит жизнь. Вот мой приговор.
Молчи! Пусть твоя улыбка будет исполнена нежности понимания. Пусть пропасть моего забвения озарит крошечное солнце, что блестит в твоих зрачках. Солнце, что катится в твоих слезах.
Молчи! Зачем терзать себя бесплодными воспоминаниями? Добавь к ним воспоминания обо мне, и все. Ты тоже — лишь повод для воспоминаний… Да не вызовет их из небытия любовь! Тебя ослепят воспоминания о будущем, которое ты выковал в своих мечтах. А это фатально.
Молчи! Ты знаешь, что мой эгоизм противоречил всему, чему только мог, а теперь я противоречу «верховному принципу абсолютного долга». Ты знаешь, что, прибегая к эвтаназии, я смеюсь над Богом. Поэтому закрой рот и терпи.
Молчи! Не укрывай покрывалом своей жалости мое тело. Не философствуй попусту о примерах. Каждый из нас — грустный пример несуразных ошибок на наполненном парадоксами жизненном пути, ошибок, которые мы переживаем вновь и вновь в глубине души.
Молчи! Трагическое молчание на искаженном лице. Верни мое дыхание ветру, мой огонь солнцу, мою тень земле. И всю мою болтовню извечной немоте этого мира. Ни слова. Это слишком опасно. Ты можешь услышать себя…
Молчи! Я — душа, на которую навалилось много смерти. Я горжусь этим. Это единственное состояние, которое имеет смысл… И после смерти я буду искать твоей дружбы, ибо ты великая находка моей жизни. Мы еще поболтаем на мистических дорогах.
Осанна, Пит!
ОП ОЛООП
Он прочитал письмо с холодным спокойствием. Его действия определялись планом, вызревшим в его подсознании, и были свободны от чувств. Оп Олооп взял новый лист и написал:
Гастон,
Кустаа Иисакки, «шведка», о которой Вы мне рассказали, — моя духовная дочь. Я не смог воплотить свои мечты в жизнь, и реальность призвала меня к ответу. Во имя моей любви к ее матери, Минне Уусикиркко, дочери преподавателя литературы улеаборжского лицея, я прошу Вас вместе с Питом и Франциской принять участие в благородной задаче по спасению ее души.
Верю в Вас, как верил всегда.
ОП ОЛООП
Невесело улыбнувшись, он промокнул чернила. Его почерк был чистым, твердым и трезвым. Затем, ни минуты не колеблясь, он написал:
Я, Оптимус Олооп, холостой, возраст тридцать девять лет, уроженец Улеаборга, Финляндия, посредством настоящего собственноручно написанного мной завещания заявляю:
Первое: у меня нет обязательных наследников.
Второе: у меня нет никаких долгов, и никто мне ничего не должен.
Третье: мое наследство составляют движимое имущество, находящееся в данной квартире, и двадцать восемь тысяч песо, лежащие в «Банко Англо Суд Американо».
Четвертое: я завещаю все научные материалы Национальному управлению статистики, а все прочее движимое имущество — своему слуге.
Пятое: я завещаю свои денежные средства в равных долях Минне Уусикиркко, Кустаа Иисакки, Питу Ван Саалу и Франциске Оэрее.
Шестое: поскольку первая из перечисленных лиц помещена в Женский сумасшедший дом Хельсинки, Пит Ван Саал будет управлять ее средствами, используя их для восстановления ее здоровья.
Седьмое: поскольку вторая находится на попечительстве мадам Блондель в этом городе, Франциска Оэрее должна получить всю сумму для ее перевоспитания.
Восьмое: мое тело следует сжечь, а пепел — развеять над Рио-де-ла-Плата, неподалеку от места сброса городских сточных вод, препоручив эту задачу комиссару воздушных путей сообщения дону Луису Аугусто Пеньяранде. При этом начальник службы жилищно-коммунального хозяйства дон Сиприано Слаттер должен написать на пляже следующую эпитафию:
ЗДЕСЬ ПОКОИТСЯ ОП ОЛООП.
ДЛЯ НЕГО НЕ БЫЛО НЕПРИСТУПНЫХ
КРЕПОСТЕЙ, КРОМЕ ЛЮБВИ.
ПОЭТОМУ ОН ТАК ЛЮБИЛ ДОСТУПНЫХ
ЖЕНЩИН!
Девятое: своим душеприказчиком для исполнения означенной воли я назначаю дона Гастона Мариетти, моего верного друга, богатство и культура которого превыше добра и зла.
Буэнос-Айрес, двадцать третье апреля тысяча девятьсот тридцать четвертого года.
ОПТИМУС ОЛООП
Безразличие покинуло его в момент, когда он подписал завещание. Сокращение от Оптимуса было впервые стыдливо явлено им миру в пору первой юности, в неизбежный период меланхолии, вызванный знакомством с жизнью, когда презираешь все, начиная с самого себя. С того самого времени он подписывался своим полным именем только под официальными документами и в торжественных случаях. Выражение последней воли не имело для него никакого особенного значения. Оно было лишь запоздалым проявлением его чистоплотности. Не более того. Но в этом документе имя Оптимус вернуло себе смысл добродушного превосходства, скрытый в этимологии. И Оп Олооп, привыкший опускать большую его часть при жизни, был горд нести его в смерти.
Он написал на конверте адрес Гастона. И, не задумываясь, зачем это делает, ведомый привычкой оставлять письма на столе, чтобы valet отправил их утром, проштамповал письмо Ван Саалу. Взявшись за завещание, он преисполнился беспокойства, потому что у него оставались марки только по одному центаво. Но это его не остановило. Конверт Гастона Мариетти был украшен алой каймой. Заказное письмо стоило дороже обычного, поэтому Оп Олооп наклеил на обороте недостающее и написал под каймой: