Опасная фамилия
Шрифт:
Балерина не особенно заботилась о порядке. Вещи и платья находились там, куда их бросили. Дверца шкафа безвольно распахнута, в глубинах его виднелся исключительный хаос. Постель не застелена, одеяло наполовину лежало на полу. На туалетном столике среди обрывков бумажек, неимоверного количества склянок, баночек и россыпи дешевых украшений можно было спрятать что угодно. Кресло тоже использовалось как вешалка и место хранения дамского гардероба. Судя по засохшим корочкам хлеба с сыром, питалась балерина как птичка. Стены украшали не картинки и фотографии, а полинялые афиши. Подоконники были уставлены цветочными горшками, из
Хозяйка вспомнила, что вчера, около пяти вечера, к Остожской прибегал какой-то посыльный, который принес конверт обычного размера, без подписи, но запечатанный. Откуда он взялся и где его найти, она не знала. Вроде бы первый попавшийся на улице мальчишка заработал пятак или гривенник. Разговорчивая дама тут же сообщила, что Остожская письму чрезвычайно обрадовалась, – так, что даже пела у себя и в коридоре. Убежала она около шести, сказав, что на спектакль торопится. Еще предупредила, чтоб ее не ждали и дверь запирали. Вернется только под утро. До сих пор не вернулась, видно загуляла. С кем и где, хозяйка достоверных сведений не имела, что ее очень расстраивало. Остожская, хоть и была легкомысленной стрекозой, но о кавалерах и прочих романтических чувствах говорить не любила. Даже рта не раскрывала. Только посмеивалась, обещая, что вскоре съедет с этой неудобной квартирки и поселится в роскошном номере лучшей гостиницы. В этом она была совершенно уверена.
Ванзаров спросил: не известно ли, куда делось письмо? Хозяйка была уверена, что Остожская в мусор ничего не выбрасывала. И вообще такой привычки не имела. Одно слово – балерина. Только о воздушном и думает, да еще как кавалера богатого заполучить. Балеринам без богатого друга никак нельзя. Уж такая у них тонкая организация, к грешной жизни не приспособленная. Хозяйка готова была сообщить и прочие рассуждения, но Ванзаров предоставил слушать ее дворнику и околоточному.
Вернувшись в комнату, он собрался найти письмо. Сделать это было не так просто. Проще всего спрятать бумажку среди свалки вещей. И стараться особо не надо: положить сверху, и сразу станет невидимой. Ванзаров проверил среди остатков еды и грязных чашек, на кровати, на кресле и подошел к туалетному столику. Остожская имела привычку выдирать из газет и журналов мод понравившиеся заметки. Рецепты из аптеки и счета из лавки равномерным ковром разбросаны среди флакончиков. Только одна бумажка была воткнута в щель между зеркалом и деревянной рамой. Бумажка была сложена вдвое, помещалась на уровне глаз, если сидеть за столиком. Выдернув листок, Ванзаров развернул. Две строчки могли привести в восторг любую барышню. Записка была подписана инициалами, – ее автор не стремился сохранить инкогнито.
Ванзаров спрятал находку в карман пиджака, приказал хозяйке запереть комнату и не открывать до появления полиции. Впрочем, он оставил еще одно распоряжение, не столь строгое, но просил исполнить его со всем старанием. Хозяйка поклялась сыскную полицию не подвести.
18
Господин Ярцев не был столь влиятельным чиновником городской управы, чтобы просители выстраивались в очередь к нему. Однако некоторый вес он уже имел, что позволяло быть разборчивым и не соглашаться на любое предложение о частной встрече. Он и не стал бы тратить время на какого-то неизвестного ему Левина, но за того замолвили словечко, и в качестве дружеского одолжения он согласился.
Левин прибыл вовремя, но Андрею Викторовичу сразу не понравился. Молод слишком, нервный слишком, и вид всклокоченный. Все в этом человеке было слишком для спокойного и рассудительного Ярцева. Господин совершенно не его круга. Это ошибка, что согласился его принять. Как бы не сделать еще большей ошибки.
Ярцев слушал гостя невнимательно, думая о том, что откажет ему, о чем бы тот ни просил, и пойдет наконец отобедать. Как вдруг гость назвал одну фамилию…
– Что вы сказали? – переспросил Андрей Викторович.
– Говорю, хватит Каренину людей обманывать… – начал Митя, но его решительно оборвали.
– Не понимаю, о чем вы говорите, – холодно заявил Ярцев. Визит из утомительного становился опасным лично для
– Мне угодно… – начал Митя, – … мне угодно, чтобы вы мне кое в чем помогли, а я бы уж вас так отблагодарил…
Ярцев встал так резко, что ножки стула взвизгнули. Все ясно: откровенная провокация.
– Милостивый государь! Я не понимаю и не желаю понимать, о чем вы тут говорите, – заявил он. – Если у вас более нет, что сообщить, прошу закончить. У меня множество дел.
– Я бы желал вам сообщить… – промямлил Митя, сбитый с толку таким приемом. Ему ведь обещали совсем другое. – Что я хочу… Предлагаю вам дружбу и выгоду. Только подскажите, где… Чтобы уж планчик какой бы… А уж моя благодарность, сами понимаете… Не ограничится, так сказать… Не сомневайтесь…
– Прошу вас выйти вон, – проговорил Ярцев. – И более никогда, вы слышите, никогда не сметь появляться у меня на пороге.
Выскочив из кабинета, Митя выместил всю растерянность и досаду тем, что рубанул воздух шляпой, зажатой в кулаке. Такого оборота он никак не ожидал. Но не сомневался: во всем виноват самый главный его враг. Теперь будет над ним потешаться. Но недолго ему веселиться! Митя понял, что он абсолютно готов к самым решительным действиям.
19
Гриша Облонский взял от отца все, что в Стиве так нравилось его многочисленным друзьям. Гриша умел веселить, был легок на язык и щедр до неприличия, особенно когда дело касалось званых обедов. Он искренно верил, что все, с кем он встречается, – отличные, добрые и славные люди. Видя такое искреннее и слегка наивное добросердечие, люди отвечали ему тем же. Он давал в долг, не задумываясь и не записывая. Ему отдавали аккуратно. Он попадался на связях с замужними дамами. Их мужья прощали ему и даже пили с ним на мировую. Он высказывался неаккуратно о правительстве и даже почитывал запрещенную литературу. Его лишь журили и просили больше так не делать. Светлый образ, к которому не липла никакая грязь, окружающие оберегали от больших и малых бед.
Багаж, накопленный его отцом в светском обществе, достался Грише в наследство. Он с удовольствием ходил на приемы, на балы, на званые ужины, и уже многим стало казаться, что без него званый ужин будет не так и хорош. За Гришей прочно закрепилась репутация веселого, модного и очень дельного молодого человека. Хотя никто не мог сказать, каких взглядов придерживается Гриша и что такого умного он говорил. Все помнили, как он смешил, но никто не мог повторить ни одной его шутки.
Зато каждый знал, что в столице есть только одно перо, суждениям которого можно доверять во всем, что касается театра вообще, а балета в особенности. Перо это, конечно, принадлежало Жоржу, как его называли в свете. Гриша довольно скоро вырос из известного балетного критика в популярного, а оттуда сразу же прыгнул во влиятельного. И вот-вот готов был шагнуть на вершину, где обитал только один критик – Беспрекословная Величина. При этом Гриша был так простодушен, что не обращал внимания на такие мелочи, как популярность. Он и так знал, что его все любят. И только посмеивался, когда ему пытались угождать, чтобы он похвалил нужную персону. На сделки с искусством Гриша не пошел бы ни за какие деньги. До сих пор он не мог поверить, что от одной его статьи могла зависеть судьба начинающей балерины. Потому что никогда и в мыслях не держал этим воспользоваться. Он искренно верил, что женщины, особенно балерины, любят его не за статьи, а потому что он такой славный и не любить его просто невозможно. К тридцати годам у Гриши была прочная репутация и полное отсутствие семьи, несмотря на все усилия, которые прилагали его матушка и сестры. Гриша не мог отдать такое богатство, как он, в одни женские руки. Нет, он должен принадлежать всем.
В этот день у Гриши было дежурно прекрасное настроение. На ланч, как он называл на английский манер второй завтрак, он отправился в «Вену». Здесь он был должен больше, чем в «Кюба», и потому по странной логике считал делом чести наведываться именно сюда. Гришина добросердечность развилась так далеко, что он частенько ходил без денег, в полной уверенности, что ему везде поверят в долг. Что удивительно: ему верили. К тому же в «Вене» было весело. Здесь собирались люди творческие, богема: художники, писатели, поэты и даже композиторы, все начинающие, все молодые и бесконечно гениальные. Среди них Гриша чувствовал себя как рыба в воде. В сигаретном дыму ему дышалось легко и привольно, а улыбающиеся ему лица, которые он знал поименно, создавали нужный антураж.