Опасная граница: Повести
Шрифт:
— Вот так, Вайс. Я всегда думал, что всякая там борьба партий меня не касается, что любое участие в этой борьбе может только навредить. Но это неправда. Сегодня это касается всех. Я хотел помогать людям, которые нуждались в моей помощи, не по политическим соображениям, а как человек человеку. Понимаешь меня? И что же? Видишь, что я получил за свою доброту? Они напали на меня, как бандиты, изуродовали лицо, так что пришлось отлежать четырнадцать дней в больнице. А за что? Слушай, Вайс, я теперь знаю, по какую сторону баррикад буду стоять.
— Но ты ведь мог случайно попасть в эту историю, а делаешь такие выводы...
— Нацисты, которые меня били, хорошо знали, чего хотят. И после ужаса, который я пережил тогда, что-то во мне пробудилось. Теперь я понимаю что. Ненависть ко всему, что эти гады делают, ненависть к их лозунгам, фразам, ко всему, к чему они прикасаются. Посмотри, что у меня есть, — сказал Ганс и вытащил из кармана пистолет.
— Брось ты все это. Заяви лучше в полицию, пусть она расследует.
— Ничего полиция не сделает, раз закон разрешает само существование фашистской партии. Плевал я на такой закон!
— Я тоже купил коробку патронов, — признался Кречмер. — Вычистил свою старую пушку и смазал. Теперь она как новая. Когда я ее чистил, мне казалось, будто я собираюсь на войну.
— Это и есть война, только для каждого своя.
— Ганс, не сходи с ума! — воскликнул Вайс.
— Они придут ко мне обязательно, потому что я укокошил Зеемана, а он, говорят, был самым крупным фашистским функционером в нашем краю. Но у меня будет чем защищаться. Я всегда был только контрабандистом, ругал Эрика за то, что он носил пистолет. Теперь признаю, что был дураком. На насилие надо отвечать насилием. Поэтому я научился стрелять. Попадаю в пивную кружку с пятидесяти шагов... Я — антифашист!
— Ты не антифашист, а анархист!
— Слушай, сапожник, слова ничего не изменят. Называй меня как хочешь. Я уже все хорошо взвесил. Вот если бы все, весь мир поднялся против фашистов...
— Красная пропаганда! — отрубил Вайс.
— Красная пропаганда меня больше устраивает, чем коричневая.
Кречмер согласно кивнул, вспомнив, что говорил им Вернер. Ганс, конечно, прав. Он повернулся к нему:
— Знаешь, Ганс, я ведь тебя еще не поблагодарил...
— Прошу тебя, Кречмер, не надо...
— За себя и за девочку.
— Мы с тобой старые друзья, это был мой долг. Я люблю Марихен и сделал бы для нее все. Она для меня как дочь.
Местность вокруг них напоминала картину, нарисованную мягкими, пастельными красками. Березы уже пожелтели. Лес одевался в радующий глаз осенний наряд. Между желтыми пятнами жнивья чернели полосы свежей пахоты. Слабенький теплый ветерок носил серебристые паутинки бабьего лета. Тишина и спокойствие осеннего дня благотворно влияли на настроение отдыхающих. Они уже не спорили, будто все, что хотели сообщить друг другу, было ими высказано.
— Если тебе вдруг потребуется помощь... — произнес Кречмер.
— Нет, Йозеф, это мое дело.
— И мое тоже.
— Присматривай лучше за
— Не волнуйся, за ней хорошо присматривают.
— Не пускай ее одну в лес. Эти сволочи способны на все.
— Я запретил ей ходить в лес.
Ганс размышлял, что же им теперь делать. В Зальцберг ходить нельзя, опасно. В городе поговаривают, что скоро откроются текстильные фабрики. Кризис вроде бы действительно идет на убыль. Вдоль границы строят укрепления. Он слышал, что ловкие ребята зарабатывают там кучу денег. И здесь, на севере, на склонах Лужицких гор, возводят доты. Надо бы податься из Кирхберга куда-нибудь подработать. А как же быть с тем подонком с лошадиной мордой, который до сих пор пугал его во сне? Нет, надо сначала прикончить эту тварь.
Кречмер, будто прочитав мысли Ганса, стал его отговаривать:
— Давай плюнем на все и найдем себе какую-нибудь нормальную, спокойную работу.
— Я хочу только вернуть должок, а потом уж можно проститься с границей.
— Снова ты за свое, — помрачнел Кречмер. — Что было, то было. Начнем жизнь сначала. Черт возьми, мы же еще не старики!
— Отличный денек, не правда ли? — раздался за их спинами голос Карбана.
Они не слышали, как он к ним подошел. За плечами карабин, фуражка сдвинута на затылок, на лбу капельки пота.
— Здравствуйте! — промычал Кречмер.
Ганс только кивнул, приветствуя таможенника, а Вайс снял свою изрядно засаленную охотничью шляпу с кисточкой из хвоста барсука. Карбан посмотрел на контрабандистов и Вайса. Он знал, что у этих троих нет друг от друга секретов.
— Сегодня утром гестапо арестовало Кубичека из Зальцберга.
— Не может быть! — вырвалось у Ганса.
— Наверное, ты как-нибудь проговорился.
— Пан начальник, ей-богу, из меня им не удалось вытянуть ни единого слова, — оправдывался Ганс.
Карбан понимающе кивнул и присел рядом с контрабандистами. Он снял влажную от пота фуражку и вытер платком лицо и шею.
— Для вас двоих граница теперь закрыта, — сказал он, глядя на контрабандистов.
— Она закрыта для контрабанды, — уточнил Ганс, — но у меня там кое с кем личные счеты...
— Вы в своем уме? Они же вас поймают!
— Живым они меня все равно не возьмут.
— Слушайте, плюньте вы на них.
— Я никому еще не оставался должен.
— Вот вам мой совет, Ганс: забудьте об этом.
— О некоторых вещах нельзя забывать.
— Это все слова. Но если вы кого-нибудь убьете в Зальцберге, то тем самым совершите преступление и наши власти по требованию немцев арестуют вас. Убийство остается убийством, чем бы вы ни руководствовались. Я советую вам как друг: не ходите туда, не делайте глупостей. Мы сейчас хорошо охраняем границу, а скоро получим пополнение, и нас будет в два раза больше. Случай, происшедший с вами, здорово напугал наше начальство. В округе это уже вторая попытка похитить наших людей и увести в Германию.