Опасная тропа
Шрифт:
— Плотник? — обращается ко мне Акраб, судорожным движением пряча в портфель только что подписанные директором бумаги.
— Нет.
— Каменщик?
— Нет.
— Вот один экземпляр вам… — говорит Акраб, передавая одну копию в руки директора. — Какую же работу… да ладно, найдем. Посоветуюсь. Приходи завтра. Я спешу, машина вот ждет, — скривились его губы в холодной улыбке.
— Завтра так завтра, — нехотя проговорил я, начальник участка спешит, что поделаешь?
И вот впервые я вижу нашего директора в деле, и я приятно удивлен его деловитостью и пониманием того, что он взвалил на свои плечи.
Нет,
Да, в прошлом году, на самом деле, он нам выделил самый каменистый участок, о который коса моя билась и затупилась… Жена моя пошла к нему жаловаться.
— Ты же не чужой нам, родственник как-никак.
— Вот именно. Милая, родная моя родственница, пожалей же хоть ты меня. Зачем беспокоишь по пустякам… У меня и других дел по горло.
— А зимой, если от голода коровы мычать будут, без молока дети будут плакать, что я сделаю? — пожаловалась моя жена.
— Тогда приходи, Патимат, ко мне домой, да, да, прямо домой, клянусь, поделюсь с тобой последним куском. И моя Анай будет тебе рада.
Это все мне рассказала моя жена. Я был возмущен. Клял я его в душе на чем свет стоит. А теперь вижу: да, другой бы человек не выдержал на своих плечах все эти заботы, от тяжести слег бы или пустил бы все на самотек.
— Эй, что везешь? — кричит Ражбадин, остановив груженную камнем машину.
— Камень.
— Откуда?
— С карьера.
— Это разве камень, им только собак отгонять, — поднимается директор на колесо машины и смотрит в кузов. — Какая из них стена? Петух прокричит — свалится…
— Такой камень на карьере…
— Какой такой, а вон себе на стройку везете настоящий бутовый камень… Дьявол вас возьми. Для себя, что ли, я строю, для вас же… Так пусть же ваше сердце своим теплом коснется и общего дела.
— Правда, на карьере… — хотел оправдаться водитель самосвала. Видно, правильный он парень, и не его вина, что таким камнем нагружают его машину.
— Плевал я на ваш карьер-марьер, мне животноводческий комплекс нужен, а не курятник, понимаете вы или нет? Об этом вон и коровы мычат…
— Ну, я пойду, Ражбадин… — говорю я, желая разрядить атмосферу и спасти от его возмущения смутившегося водителя, который стоял перед ним, как жалкий ученик, не решивший задачу.
— Да, да, ты школу не забудь. И завтра зайдешь к прорабу или к начальнику. Он хорохорится, но человек он исполнительный. И вот, пожалуйста, будешь идти мимо, зайди ко мне, передай… — порылся он в карманах, нашел хрустящую, сложенную вчетверо бумажку, — передай Анай, путевку в санаторий ей раздобыл… — и вновь повернулся он к водителю самосвала:
— Кто в карьере готовит камень?
— Бригада Хаттайла Абакара.
— Голову сорву и не посмотрю, что он мой родственник. Зайца на вертел посадили, а он все думал, что с ним шутят. Так и скажи ему.
— Правильно, директор, из этих камней вон как трудно лепить стену, — кричит с лесов строящегося третьего блока каменщик, — какой уж тут план!..
— Время дорого, время теряем… — как бы в ответ бросает Усатый Ражбадин.
И
По дороге, вспомнив о просьбе Ражбадина, свернул к его сакле. Никогда в его дом я не входил. Если в нашем ауле обо всех семьях узнают что-то, а потом говорят и передают, то этого нельзя было сказать о семье Ражбадина. Может быть, это объясняется тем, что мало к ним ходят, и семья, не считая самого директора, замкнутая и необщительная. Но люди строили всякие догадки. Год от года супруги отходили друг от друга, отношения становились холодными, и постепенно наступило равнодушие, не простое безразличие, нет, а угнетающее, терзающее душу сомнениями и тревогами состояние. И сколько бы Ражбадин ни пытался вернуть былое тепло в семейный очаг, ничего не получалось, — каждый раз он наталкивался на беспросветную покорность им же придуманной судьбы, на обреченность скоротать оставшиеся дни в этом ужасном состоянии. Как объяснить, как понять такую покорность «судьбе» со стороны Анай, кроме как неопознанной болезнью или же слабоумием. И вот с такими мыслями я вхожу в саклю Ражбадина. Да, жена моя права, — убогий вид сакли вызывает разочарование. Неужели бывший столько лет и председателем, и директором, этот Ражбадин не имел возможности построить себе дом? Крутая каменная лестница вела наверх, на второй этаж, я с трудом ее преодолел. На веранде Анай стирала белье. С тех пор, как я видел ее раньше, а времени прошло немало, лицо у нее как-то увяло, щеки запали.
— Добрый день, Анай.
— Добрый, добрый, Мубарак, как ты нашел дорогу к нам? — приветливо сказала она, чего я от нее никак не ожидал.
— Да вот, муж твой послал.
— А что, он уезжает куда? — в голосе ее прозвучала тревога.
И, глядя на нее, я отверг прежнее свое мнение о ней. Люди были неправы, когда говорили, что из нее и щипцами не вытянешь слова. Просто люди наговаривают. Очень даже общительная Анай, со мной ласкова.
— Не знаю, Анай, — передаю я ей бумагу.
— Что это? — взяла она мокрыми пальцами за краешек и положила на подоконник.
— Путевка для тебя, Анай, в санаторий.
— Зачем? Я же не больная. Какой санаторий, и дня не смогу, зря все это выдумывает Ражбадин. А может быть, он просто хочет избавиться от меня?
— Что ты, Анай, как ты можешь говорить такое? Он же…
— Да, да, я знаю, я плохая, он хороший, он добрый, великодушный…
— И нет ничего дурного, Анай, поезжай, отдохни месяц, тем более, путевка оплачена…
— Как вы живете, как дети? Я никуда не хожу, вот все на ферме да здесь… — проговорила Анай, и на глаза ее навернулись слезы, а может быть, это были капли воды от стирки.
Мне стало не по себе, и я поспешил уйти, какой-то все же неприятный осадок остался у меня от посещения этого дома. Что-то здесь было не так, что-то настораживало, какая-то напряженность чувствовалась даже в воздухе. Однако, по-моему, люди об Анай говорят несправедливо лишнее и незаслуженное. Сказано же: у одних даже вата шуршит, а у других и орехи не трещат.