Опасная тропа
Шрифт:
Вернулась домой Асият сияющая. Она была возбуждена, а при виде отца еще больше обрадовалась, особым блеском заблестели у нее глаза. Подбежала к отцу, обняла его, обвила его шею ласковыми, нежными руками и чуть не сшибла с головы Али-Булата папаху.
— Я такая счастливая, папа! — сказала она.
— Отчего ты такая?
— Ой, папа, есть много причин. Разве не так, дядя Мубарак? — подмигнула она мне одним глазом, будто я должен был знать все причины ее счастья.
— Сядь-ка с нами, доченька.
— Пожалуйста, папа, хоть на целый день. Я так соскучилась, папа, по тебе. Когда ты покинешь свои отары? — подсела она и шаловливо повела глазами.
— Правда ли, дочь моя, что слышали мои уши? — спрашивает Али-Булат, не так сурово, как было начал говорить с ней.
Да, многое изменилось у горцев во взаимоотношениях в семье. Такой ласки, дружелюбия раньше не проявлялось, разве так свободно могла вести себя дочь с отцом?
— О чем это ты, отец? — насторожилась Асият.
И в самом деле, о чем спрашивает Али-Булат свою дочь? Неужели и до него дошли сплетни о том, что Асият встречается с Усманом в ущелье Подозерном? Призадумалась над словами отца и Асият.
— Правда ли, что, получая аттестат, сказала…
— Решила остаться в совхозе? — перебила Асият отца. — Да, отец, это правда.
Али-Булат нахмурил брови. Может быть, мое присутствие сдерживало его от гнева и ярости. Но в чем дело? Ведь он сам клялся перед почтенными людьми, что ни в коем случае не пошлет дочь учиться в город. Разве не он, увидев на городском пляже голых женщин, удивленно воскликнул: «Астахпируллах! Боже упаси, как можно сюда, в этот мир бесстыдства и отсутствия всякого целомудрия, посылать дочерей?! Нет, нет! У меня одна, но если бы было и тридцать, я ни одну из них не послал бы сюда!» — Неужели позабыл он об этом? И кто мог его свернуть с пути истины?
— А что на моей голове, ты знаешь?
— Знаю, отец, это твоя папаха. — Асият поняла, что отец сердится и надо с ним поласковее быть и поуступчивее, знает она, чертовка, что ласковым словом и серну на горной круче можно подоить. — Правда, отец, она старая уже стала, моль съела, надо купить тебе новую папаху, модную такую, генеральскую.
Зная крайнюю раздражительность мужа, Хадижа, стоявшая поодаль, все жестами и мимикой старалась предупредить дочь, чтобы она своими глупостями не довела отца. Но Асият не обращала на это никакого внимания.
— Это не твое дело! — закричал Али-Булат. Он хотел еще и кулак куда-то приложить, но не нашел места. На столе была посуда. Наверное, он подумал обо мне: «И зачем только я его пригласил, еще в такое время…» — Ты поедешь учиться! Да-да, в город учиться.
— Нет, папа, я не поеду — раздельно произнесла она.
— Я говорю, поедешь! Ты еще пререкаться с отцом вздумала? — Али-Булат театрально схватился за кинжал, но, видимо, так давно в нем не нуждался, что не смог вынуть.
— Что с тобой, папа, ты хочешь вытащить кинжал? Наверное, он заржавел, дай я помогу… — Асият подходит к отцу.
— Уйди, уйди прочь! Но что мне с ней делать? — обратился как будто ко мне Али-Булат, мол, посмотри на нее, вот какие в наше время пошли дети! Я хотел было напомнить ему о том, что он же клялся не посылать дочь в город, но не стал этого делать. Не положено вмешиваться в дела чужой семьи. Глубинная жизнь людей, говорят, недоступна, и лучше ее не задевать. — Да знаешь ли ты, что ты опозорила мою папаху, ты…
— Что ты, папа? Лучше я погибну, чем посмею опозорить родного отца! Ни у кого нет такого отца, как у меня… А папаха твоя, папа, все же постарела, да, да, я серьезно говорю, постарела… — подошла Асият к отцу и обняла его, положив на его грудь голову. — Сейчас, папа, такая мода, из бухарского сура шьют высокие, солидные папахи.
Вот какая она, Асият… клянусь, и врага она заставит растаять, как воск при огне. Видимо, отца своего она хорошо знает и любит. Вот какие они, мугринские девушки!
Растерялся Али-Булат; ну разве мог он свою дочь оттолкнуть? Он погладил усы, потом ее голову, откашлялся и несколько раз повторил: «Гм-да, гм-да, гм-да…» — Потом вдруг опять повысил голос:
— Скажи мне, что все это вранье!..
— Что, отец? — наивно спрашивает Асият.
— То, что ты… Тьфу, даже не выговоришь такое… Вранье, что ты не поедешь учиться?
— Нет, папа, это правда. Я решила остаться здесь и работать на ферме, на стройке. Ты же сам первый голосовал за эту стройку, а там людей не хватает, вон, стройотряд вызвали. Я, папа, очень серьезно с тобой говорю, ты потом благодарить меня будешь.
— Эй, жена, где плеть?! Мало мы били ее… Где плеть?!
— Какая там плеть? Если хочешь бить дочку, не дам. Бей меня. Что с тобой, не пойму? — заговорила Хадижа. — Ты же возмущался теми, кто посылает дочерей на учебу в город…
— И ты заодно с дочерью? Да, я был против, я не хотел, а теперь хочу, чтоб она училась…
— Папа, я тебе кофе приготовила…
— Какой позор на мою голову! Не хочу я кофе!
— Кофе помогает, успокаивает.
— Какое там спокойствие, когда ты на сердце отца насыпала горящие уголья. Ты же знаешь, сколько бессонных ночей провели мы с твоей матерью из-за тебя, чтоб ты не простудилась, чтоб ты была сыта и одета хорошо, чтоб ты…
— Правильно, отец, спасибо… Мои родные, вы не знаете еще, что я для вас сделаю. Не думайте, что я такая неблагодарная. — Да, не зря говорят, что рот остудит горячее и согреет холодное.
— Ты уже доказала, какая ты.
— Именно теперь я хочу, отец, быть рядом с вами, поправлять на вас одеяло, чтоб вы не простудились, чтоб вы были здоровы, сыты и одеты… Я хочу все делать дома и работать, а вы у меня будете как на курорте, правда же, мама, мамочка!
— Простите, я засиделся у вас… — сказал я.
— Не уходи, Мубарак, сейчас чай приготовлю! — посмотрела на меня Хадижа, и взглядом дала мне понять, что лучше будет, если я останусь.
— Сядь, — прикрикнул по праву старшинства Али-Булат и усадил меня на место.