Опасная тропа

Абу-Бакар Ахмедхан

— Ты что, учитель, я по-дружески, желая тебе добра.

— И я вот, «по-дружески», — крикнул я и взмахнул, чтоб дать увесистым кулаком своим по холеной физиономии, и не рассчитал. Тот оказался увертливым. Я потерял равновесие и упал… И стало мне досадно и обидно. Подобрал я шапку, что слетела с моей головы, поднялся, отряхнулся… Исабека уже рядом не было.

— И кому мы доверили учить своих детей, — слышу я голоса женщин с крыши, — тоже мне учителя!.. — вяжет одна свои шерстяные носки.

— Да, распустились они, драться друг с другом лезут, где их педагогика?.. — другая встряхивает подушки на краю крыши. — Совсем дети испортились, я-то думала — мы, родители, виноваты… вон их учеба!..

Мне стало стыдно, и я торопливо скрылся от их осуждающих взглядов. И крепко в душе выругал

этого Исабека, который вывел-таки меня из себя. Я даже стал забывать свои обиды на директора совхоза: «Молокосос, вчера только с грехом пополам получил диплом об окончании пединститута, года не проработал в школе, а уже — на курорт!.. Живут же люди… Может быть, я не умею жить? Нет во мне того нахальства, той настырности, пробивной силы? И слышу обрывок песни по громкому репродуктору: «Где веселье, там слеза…» Вот именно, «где веселье, там слеза», не обо мне ли поется в этой песне? Куда бы камень ни кидали, говорят же, попадает в ногу хромого. Так хотелось мне обрадовать свою жену. Что я теперь ей скажу? Похвастался, что деньги заработаю. Да, жди, вон несут тебе деньги, целую пачку, на подносе с красной каемочкой… жди, дождешься. Теперь только убедился в том, как глубоко вздыхает человек, когда чувствует себя бессильным что-либо изменить, убрать камень, препятствующий удовлетворению своего не такого уж большого желания. А может быть, на самом деле наняться к частному застройщику, хотя бы подсобным рабочим? Каменщиком, конечно, я не смогу работать, это постороннему наблюдателю так кажется: мол, что тут мудреного, навалил мастерком раствор и клади себе камни… Нет, и в этом деле требуются опыт и умение. Я не знаю, как ровно класть камень. Это заметила даже моя мать, когда после войны я помогал ей пристроить хлев в разрушенном отцовском доме. И та стена, что возведена с моей помощью, уже вспучилась, вот-вот развалится.

Подсобным рабочим меня примут. Каменщик получает в день двадцать рублей, три раза питается, да еще и обед со свежим мясом, но зато он работает от зари и до зари. А подсобнику что, подавай камни, балки, раствор… Интересно, а сколько подсобник получает? Если в день хотя бы половину того, что получает каменщик, то неплохо. В месяц — триста рублей. Солидно, даже и заманчиво. Но, черт возьми, разве гордость моя позволит мне пойти на такое?!. Позора не оберешься, весь аул склонять будет, мол, наш учитель нанялся рабочим к частному домостроителю. Нет. Вот если бы на государственную совхозную стройку, — это дело другое… не стыдно, что бы там ни говорили. «Не умеешь, не делай, учись по-людски делать…», — наставляла в детстве мать; как я ее теперь понимаю. Неудачник, говорят, пошел купаться в речку — жаба лягнула. Вот так и со мной. Раздосадован ужасно. Что делать? Вернись домой и расскажи жене.

«Несносный это человек — наш директор совхоза». — Жена меня за сумасшедшего сочтет. И я вдруг вспомнил сказанные женой слова: «Разве бывают люди плохие и хорошие, есть и в плохом хорошие качества, и в хорошем — дурное. Нельзя людей судить строго, надо стараться их понять». Не помню, последние слова говорила моя жена или нет, но они как бы наполовину облегчили досаду. Не делай то, что несвойственно тебе. Ха-ха-ха. Я — учитель, а не строитель… «Не унывай, Мубарак, еще не все потеряно!» — тут же подбадриваю себя. Вот так, почтенные, подхлестнув себя, как бычок, подгоняющий себя своим хвостом, направился прямо в ту сторону, где около арки есть двери в подвал, куда часто заходит и в радости и в печали наш Хаттайла Абакар. Где торгует добрым вином человек по прозвищу «Сто грамм водки с томатным соком». Еще осталось двадцать шагов до нашего знаменитого духана, как слышу песню. Конечно, пели мужчины, откуда взяться здесь женщинам, если наши горянки, даже идущие по воду, обходят это место за версту. Ощупываю карманы: из пятерки, что положила моя жена в карман, осталось два рубля с мелочью. А куда же я дел остальные? Ах, да, вчера же я дочь возил в район к врачу, рубль туда и рубль обратно, и конфеты детям купил. Правильно, все на месте. Пели горцы с утра старую песню про лебедя. Могучая песня, особенно когда она поется многоголосым хором. В этой песне звучит презрение ко всем печалям и горестям и воспевается жизнь.

Я

ведь жил, жил, жил, Над землей кружил. Я дышал, летал, А рассвет был ал.

Не для темного подвала нашего, конечно, эта песня, но, я скажу, неплохо спели ребята. И когда я вошел туда, то меня подозвали к себе веселые люди, будто они лет десять не видели меня. Здесь были крановщик Сергей, прораб стройки Труд-Хажи, да, почтенные, к его имени прибавилось это русское слово с тех дней, как в школе стал он преподавать урок труда. Доброй, вроде, души человек. Это тот самый прораб, к которому я и должен был обратиться. Третьим в этой компании был шофер Азика, который часто подвозит и меня и учителей на своей машине от полустанка Мамед-Кала до Уя-Дуя и не берег денег за проезд, заявляя: «От этих ваших копеек я не разбогатею». Четвертым здесь был человек, который недавно крайне рассердил меня и мгновенно исчез, когда я так неосторожно, на виду у языкастых женщин, шлепнулся оземь, — это учитель арифметики Исабек. Когда я со всеми здоровался, и он, как ни в чем не бывало, протянул мне руку. Что мне оставалось делать, я пожал ее. Не стану же я показывать людям здесь свое недовольство этим человеком. Да и недостоин он этого. После расспросов о житье-бытье, о здоровье решил присесть за их стол.

— Я сегодня беден, ребята. У меня только два рубля, — предупредил я их, чтобы потом не краснеть.

— О чем разговор? — хлопает меня по спине Сергей.

— У тебя, Мубарак, и в другие дни в кармане ветер гуляет, — усмехается Исабек. Я думал, он будет более сдержанным и не станет искать со мной ссоры.

— Что ты говоришь, у Мубарака нашего душа добрая, и не скупой он, нет. Я не позволю, чтоб о нем так говорили! — Это стучал пивной кружкой о длинный дощатый стол развеселый сегодня Труд-Хажи. — Я сегодня угощаю, я…

— А что это вы сегодня в рабочее время? — вдруг спрашиваю я. — С утра забрели сюда?

— Какое рабочее время?! — пожимает мою руку и усаживает меня с собой рядом Сергей. — Ты что, счет дням потерял? Сегодня же воскресенье!

— Как? — что за черт, я и в самом деле позабыл, что сегодня воскресенье. — А как же наш Усатый Ражбадин в своем кабинете?

— Так он же совхозный директор, а в совхозе нет воскресений. У них все выходные зимой, да, да, и поэтому зимой сельчане наши берут свои хурджины и едут в Туркмению или в другую республику на заработки…

— Скажу я вам по секрету, ребята, — говорит Азика. — Там люди предобрейшие!

— Где там? Там, где нас нет?

— В Средней Азии. Хорошие люди. Они не испорченные, как мы, человеку доверяют, верят на слово, да, да, а к гостю — приезжему просто благосклонны. Тебя не обсчитают, не обведут вокруг пальца, вот как… как здесь вот меня… — и Азика насмешливо показывает на Труд-Хажи.

— Да что ты на меня-то показываешь, — возмутился Труд-Хажи, — ты у нашего начальника стройучастка Акраба спроси, почему два рейса с тебя сняли?

— Я спрошу, и еще как спрошу, вот посмотришь. Я не дам из меня дурака делать. Ох, этот «Ассаламуалейкум». Этот Акраб, скажу я вам, по-своему носит хурджины на плече, чужая сума спереди, своя — сзади. Я давно говорил: ослу не дано занять место коня.

— Ты прав, Азика, очень прав, — радостно хлопает Труд-Хажи рукой о протянутую руку Азика. Труд-Хажи понравились его слова, потому что его сняли с работы, чтоб предоставить место этому Акрабу.

Только началась наша беседа, вернее, только начали из пустого в порожнее переливать, как ворвался мальчуган, обвел испуганным взглядом темное помещение и сказал:

— Среди вас Труд-Хажи есть?! Директор ищет. Ой, он такой злой! — бросает мальчик.

И на самом деле, вслед за лупоглазым мальчуганом входит директор совхоза с какой-то бумажкой в руке.

— Бездельники! — крикнул он с порога. — Клянусь, я закрою это заведение. Людей не могу найти на рабочем месте.

— А сегодня выходной… — говорит Сергей.

— Какой выходной?

— По-моему, и наш Ражбадин потерял счет дням.

— И ты здесь? Хороши, хороши… — сует под нос Труд-Хажи бумажку, трясет ею. — Что это такое? Я тебя спрашиваю? Что это такое?..